"Юрий Домбровский. Деревянный дом на улице Гоголя" - читать интересную книгу автора

тут стоит "отрывок" и "продолжение следует". Так не годится. В этом году,
конечно, никакого уже продолжения не будет, а вот с будущего начнем печатать
все полностью. Значит, нужно новое начало. Вы это сделайте побыстрее. А
вообще у вас есть продолжение? Вы много написали?
Я покачал головой.
- Ну ничего, напишете, - успокоил он меня. - Гайша за вас ручается.
Сколько, по-вашему, будет составлять вся вещь?
Я ответил, что пока думаю только о первой части, это что-нибудь вроде
180-185 страниц на машинке.
- Значит, около восьми листов, - подсчитал он. - Так сделайте ровно
восемь, по два листа на четыре номера. Это будет как раз то, что надо.
Договорились.
- А ты дай, дай ему номер, - сказал Бочарников.
- Нельзя, - строго улыбнулся редактор, - сигнал из редакции не
выпускается. Дня через три я дам десяток. Вот зайдет за договором и получит.
И тем не менее номер я получил тогда же - чудесный, сыроватый еще,
пахнущий типографией номер с синей печатью наискосок - "Сигнальный".
Из Союза писателей мы зашли в крошечный ресторанчик, что был рядом на
углу, и тут редактор мне сказал, что со следующего номера журнал будет
выходить в большом формате с красочной обложкой, цветными вкладками,
рисунками в тексте.
- Иллюстрировать будем богато, - сказал он мне, - специально связались
с Союзом художников. Я насчет вас думал. Даже уже говорил мельком с одним.
Поговорите и вы. Он завтра придет в редакцию. Его звать...
(Так - замечу в скобках - я познакомился с чудесным мастером и
человеком Валентином Осиповичем Антощенко-Оленевым. Он тогда еще не носил
своей знаменитой бороды, наоборот, был всегда чисто выбрит, молод, очень
подвижен, писал большие красочные полотна, портреты - "Куляш Байсеитова",
"Портрет партизана". И только-только пробовал себя в линогравюре. Мне даже
кажется, что те листы, которые он принес в редакцию, - иллюстрации к началу
романа - и были его первыми работами в этом направлении.)
...Редактор сказал, что я сразу же должен засесть за работу, - надо,
как он выразился, приделать хорошее эффектное начало. И это не терпит
никакого отлагательства. Нельзя задерживать сдачу первой книги журнала за
1938 год - и я понимал его буквально, так что был готов прийти домой и
сейчас же сесть за работу.
По дороге я уже придумал это начало и шел, повторяя про себя его первые
строки. И они для меня были легки и певучи, как стихи. Я гудел их под нос и
вслушивался в их внутреннюю музыку. Она - эта музыка биения строки - всегда
значила для меня очень многое. Я сейчас же чувствовал провал в предложении,
его риторическую ущербность и бедность - и был уверен, что и читатель это
чувствует тоже. Когда фраза правильно, четко организована, ее легко читать.
Она не заключает в себе ничего излишнего ни в отношении к слову, ни в
отношении к наполнению этой фразы. Тут и проявляется главная особенность
ритма прозы. Он растет сам из себя, сам себя организует и существует по
собственным своим законам. У каждого писателя и даже у каждого отдельного
произведения свой собственный особый ритм. Нельзя в "Мертвые души" вставить
кусок повестей Белкина - сразу выявится не только стилистический, но и
метрический разнобой. Читатель сорвется с ритма. А это очень болезненно.
Я прошел к себе. Все спали. Спали соседи, спала хозяйка, спал ее муж -