"Юрий Домбровский. Деревянный дом на улице Гоголя" - читать интересную книгу автора

актерами до хрипоты, но вот начал писать прозу, и герои мои заговорили точно
так же. Это было хорошо у Тынянова, но никак не проходило у меня. Все это я
осознал и понял почти мгновенно, глядя в круглые, как будто очень наивные
глаза Гайши. И Гайша поняла, что я ее понял. Легким движением она подвинула
ко мне рукопись.
- Так, может, вы сами еще хотите что-нибудь посмотреть? - спросила она
ласково. - Вот тут я кое-что отметила, может, дома взглянете?
Я взял рукопись и сунул ее в портфель. Гайша поднялась, провожая меня.
- Тут, по-моему, следует только снять кое-какие чрезмерные акценты, а
так все сделано очень крепко. Она подала мне руку.
- Ну! Я жду вас через три дня. Ну хорошо, через неделю. Даже, если
хотите, дней через десять, но ни в коем случае не дольше. Вот отмечаю на
календаре: "Домбровский, рукопись".
Я просидел над рукописью месяц и пять дней. Но теперь работать было уже
легко. Я все понимал, все видел, что можно, что нельзя, где перебор, где
недобор, где как раз, и иногда после долгой работы фраза действительно
улыбалась мне. Видимо, я все-таки что-то усек (но, конечно, далеко, далеко
не все).
Просидел бы я и еще, но меня в коридоре "Казахстанской правды" вдруг
встретил Бочарников, сделал страшные глаза, выругал на чем свет стоит и
сказал: - Ты что же это делаешь? Тебя уже хотели выбросить из плана, а
больше номеров в этом году не будет. Вот и загорал бы твой "Державин" до
1938 года. Скажи спасибо Гайше, она грудью тебя отстояла. Ты беги к ней в
редакцию сейчас же, хватай рукопись и мчись. Она хоть у тебя в порядке?
Рукопись была, к счастью, в порядке. Я и шел с ней от машинистки, но,
конечно, просидел бы и еще с неделю, что-то правя и поправляя. Именно в то
время я и понял, что в принципе процесс правки и переделок бесконечен.
Никогда не увидишь ты той точки, после которой тебе уже нечего будет делать.
Я отнес рукопись в редакцию и оставил ее у машинистки. Стол был пуст.
Шкаф открыт. Табличка "Литературный Казахстан" уже не висела. Я спросил, что
это значит.
- А вот Гайша сегодня унесла, - ответила мне сердитая машинистка. -
Теперь тут уже не будет редакции, останется только профсоюз. Ну и хорошо, а
то ходят, разговаривают, дымят. У меня к концу работы голова вот такая
становится.
- А редакция куда же? - спросил я, ничего не понимая.
- Да вот переезжаете, - зло и насмешливо ответила она. - Помещение
получили. Знаете только что отстроенный Дворец культуры на проспекте Ленина
у парка? Ну вот, туда вы теперь и будете ходить. Говорят, три комнаты дали,
редактору - комнату, редакции - комнату да еще кому-то там - комнату.
Поезжайте, поезжайте, отдохнем от вас немного.
Она была зла, чем-то раздосадована, но рукопись у меня все-таки взяла.
Гайшу я в тот день по телефону не поймал, позвонил на следующий день
вечером.
- А-а! - сказала она радостно, - это вы? А я жду, жду! Ну вы здорово,
как говорится, все перелопатили. Кое-где ведь все сызнова написано. Я
думала, что все будет проще.
- Да это и было просто, - ответил я. - Очень все было просто,
Гайша-ханум. Только я вот не сразу догадался, что надо просто. Поэтому
столько и просидел.