"Юрий Домбровский. "и я бы мог..."" - читать интересную книгу автора

такие, были в ящичке, жандарм увидел и говорит: "Господин Пушкин, мне очень
ваши пистолеты опасны". "А мне какое дело? Мне без них никуда нельзя ехать;
это моя утеха" - из рассказов кучера Пушкина Петра Парфенова).
Очень примечателен и сам билет. Почерк, которым он написан, и подпись,
которой скреплен, словно принадлежат разным людям. И каждый из них имеет
свою биографию и социальную принадлежность. Билет будто писал человек уже
пожилой, учившийся в прошлом веке на медные деньги. Он изрядно поднаторел в
написании поминаний, здравий, а потом был забран помещиком к себе. Строчки
ровные, четкие, каждая буковка отдельно, в буквах много воздуха и просветов,
поэтому текст читается сразу, без напряжения. Это образцовое графическое
клише конца XVIII века. Буквы стоят прямо, как солдатики, все они одинаковой
высоты и ранжира. И в каждой строчке количество их примерно одинаково. Такие
почерки вырастали из полуустава. Они рождались в деревне, а не в городе. Уже
гоголевский Акакий Акакиевич писал иначе, его почерк формировался в
столичных канцеляриях. У Акакия Акакиевича буквы были неровные, каждая имела
свой особый характер, у него были даже свои любимицы, а заглавные
представляли собой подлинное произведение графологического искусства.
Почерк, которым выписан билет, совсем не таков. Этим почерком писались
метрические записи, копии указов, ревизские сказки, всякое другое, выходящее
из усадебной канцелярии. Выше чем в казенную палату или в крайнем случае к
губернатору такие бумаги не поднимались. Надо было обладать исключительным
графическим мастерством, чтобы создать документ такой безукоризненной
подлинности, в сущности - портрет крепостного писца.
Подпись же помещицы Осиповой сделана другим, острым пером. Это почерк
человека иного происхождения. В нем свобода, легкость, плавность. В нем
властность сочетается с мягкой женственностью. Это действительно высокая
рука госпожи.
Когда был использован этот билет? В начале декабря? Или ближе к дням
восстания?
Обратимся снова к "Запискам" Пущина. "Он спросил меня: что об нем
говорят в Петербурге и Москве? При этом вопросе рассказал мне, будто бы
император Александр ужасно перепугался, найдя его фамилию в записке
коменданта о приезжих в столицу, и тогда только успокоился, когда убедился,
что не он приехал, а брат его Левушка". Тут слова стоят в превосходной
степени, если царь перепугался, то "ужасно", если успокоился, то только
тогда, когда узнал, что Пушкин, да не тот.
Конечно, если поэт так определял отношение императора к нему, надеяться
ему было совершенно не на что. Его самовольный приезд в Петербург повлек бы
за собой неизбежный арест.
Но вот "властитель слабый и лукавый" умер. К этому времени, очевидно, и
относится рассказ кучера Пушкина П. Парфенова. В город Новоржев Пушкин
ездил? - спросили его. "Не запомню, ездил ли, - ответил старый кучер. - Меня
раз туда посылал, как пришла весть, что царь умер. Он в эвтом известии все
сумневался, очень беспокоен был, да прослышал, что в город солдат пришел
отпускной из Петербурга, так за эвтим солдатом посылал, чтоб от него
доподлинно узнать".
А раз умер, ссылка Пушкина приобретает несколько иной характер. Ведь он
был сослан без предъявления обвинения, по личному приказу императора.
Поэтому его появление в Петербурге вряд ли, считал он, будет расценено
властями как большой проступок. К тому же новый монарх приходит всегда с