"Хаймито фон Додерер. Окольный путь" - читать интересную книгу автора

поддерживал он только с семьею Тобар, с Игнасьо и его старшей сестрой
Инес, которых посещал и в Энцерсфельде, и в их городском доме, стоявшем
несколько на отшибе, в стороне от квартала испанских особняков на
Левельбастай. У Инес, девушки умной и доброй, правда скорее обаятельной,
нежели красивой, Мануэль поначалу, при первом его появлении в Вене, своей
замкнутой и в ту пору довольно мрачной манерой вызвал прямо-таки
неприязнь, однако в угоду брату она держала себя с графом приветливо, а по
прошествии нескольких лет вынуждена была признаться себе, а также Игнасьо
в том, что Мануэлю, несомненно, присущи черты, достойные всяческого
уважения. Позднее это уважение переросло в поистине дружеские отношения
между ними, насколько наш нынешний ротмистр был вообще на таковые
способен.
Жил он уединенно. Теперь, после странного оцепенения, пережитого им на
Шнееберге, в его мрачном одиночестве замелькали проблески света, чего
доселе не бывало. Ночные грезы, вот уже несколько лет увлекавшие его в
темные глубины неизбывной тоски и муки - всякий раз он что-то кричал
по-испански Ханне, а она, оттопырив губы и обнажив белые, как у хищного
зверька, зубки, неизменно отвечала на своем малодоступном ему языке, - эти
грезы с недавних пор овевал светлый стяг надежды, словно вскипевшая над
темно-зеленой пучиной белопенная волна. В эти сны вплеталось - такое
явление, сказали бы мы, вполне объяснимо - давно лелеемое графом желание
изучить немецкий язык и сверх того мало-мальски овладеть местным наречием,
чтобы если и не говорить на нем, то хотя бы его понимать. Между тем, когда
он просыпался и приходил в себя, стремление это всякий раз встречало в его
душе непреодолимый заслон, непреодолимый настолько, что он прямо-таки
избегал случаев поупражняться и расширить свои небольшие познания: во сне
он этот язык любил, а наяву ненавидел. Но теперь изменилось и его
отношение к языку. Он даже решил поискать себе учителя. Но где его искать?
От Игнасьо он это свое желание таил, а изучать язык по книгам в тиши
зеленого кабинета казалось ему ненадежным.
Поздняя осень, захватившая начало зимы, протекала спокойно. Повторного
приглашения на охоту от графа Ойоса - приглашения, которого он вправе был
ожидать, - не последовало. Мануэль начинал понимать, что отныне ко всему
еще прослыл чудаком. И все же он стал веселее, тихая, сдержанная веселость
теперь почти не покидала его. Быть может, как раз и настало для него время
наверстать упущенное детство? Случалось, он играл в серсо с Игнасьо и Инес
на лужайке своего небольшого парка, позади пруда с осыпавшейся облицовкой,
и чувствовал себя счастливым под лучами ясного осеннего солнца, нося в
себе смутное, зыбкое, но никогда не оставлявшее его сознание, что
сокровенное вместилище его жизни еще не тронуто и принадлежит ему всецело,
а значит, спокойно может дожидаться своего открытия, он же - надеяться на
таковое. Он в это верил.
Стоя у себя в зеленом кабинете с высокими узкими окнами, в которые
падали снаружи золотисто-багряные отблески последней осенней листвы, он
глядел в эти окна, следя за косыми лучами солнца и вглядываясь в тихое
сияние у себя внутри.


В эту благостную тишину однажды вступил - Мануэлю доложил о нем слуга -
молодой иезуит из коллегиума при церкви "Девяти ангельских хоров".