"Эдгар Лоуренс Доктороу. Жизнь поэтов" - читать интересную книгу автора

его от анархического беспутства, взывая не как ревнивица жена, а как
ангел-хранитель, пытающийся удержать его от дьявольских прыжков в
погибельную бездну, - и все это из любви к нему!
Так вот, мы сидим в баре на Третьей авеню, отделанном в
псевдовикторианском стиле, и когда я говорю Мэттингли о моей новой берлоге,
он высказывает предположение, которое делают буквально все:
- Не дожидайся, когда тебе будет пятьдесят пять, - он имеет в виду
женатых мужчин, бросающих семью, - сделай это сейчас.
- Мне пятьдесят, разве в этом возрасте пять лет - такая уж разница?
Он кашляет, гасит сигарету и голосом, в котором слышится скрип песка,
заводит речь о разочаровании, об унынии и отчаянии, о возрождении к жизни
через большую любовь, о том, как трудно начинать все заново. Марико была у
него третьей женой, и со всеми тремя он нажил детей; теперь он работает как
вол, преподает, пишет картины, погоняет себя - и этого едва хватает на
алименты и квартирную плату, сам он ходит в обтрепанных джинсах и
застиранной рубашке с галстуком-ленточкой, в дешевой вельветовой куртке и
стоптанных ботинках грубой кожи, больше не пьет, малость обмяк и обрюзг,
между художником и просто опустившимся типом, если разобраться, очень зыбкая
грань. Опускаются только пожилые мужчины, женщины - нет, им это душевное
состояние не свойственно. Пожилые женщины - те превращаются в бодрых,
энергичных деятельниц с превосходной репутацией и добиваются всяческих
успехов. Заводят себе юных дружков. Они продолжают следить за собой, опрятно
одеваются и время от времени меняют прическу.
Неужели и Энджел сможет поступить как Марико - полюбить другого
мужчину, не мужа? Она угрожает мне этим. Вчера, в мой день рождения,
приехала с детьми, и когда дети вышли обследовать окрестности, она
призналась, что вечером пару дней назад совсем затосковала и всерьез
подумывала, не закатиться ли ей в бар. Конечно, не в какой-нибудь
третьеразрядный там, в Коннектикуте, добавила она, помолчав. Вот в такой бы,
как в Гринич-Вилледж, с названием вроде "У трепача", "У синички" или "У Т.
С. Элиота". Я рассмеялся, и тут она вручила мне подарок - белую
пластмассовую мусорную корзинку для ванной. В дар от той, кого выставляют
вон, - так, кажется, она сказала. О, мое большое беспокойное сердце! А
ночью, после того как все они отбыли обратно в Коннектикут, мне приснилось,
будто я нахожусь в огромной общей спальне со многими кроватями, на которых
лежат люди, и из дальнего угла комнаты на меня глядит Энджел. Потом сон
сменился, и уже другую Энджел, Энджел С., недавно заболевшую жену моего
издателя, привязывали, голую, к какой-то ортопедической раме, готовя к
операции на сердце. Хирургом был ее муж, и дальше я увидел, как он делает
операцию, рассматривая в большой микроскоп, похожий на сверлильный станок,
механизм, который он ввинчивает ей в сердце. Тут сон опять сменился, и я
попал в уборную лагеря лесорубов со множеством писсуаров, в ней было полно
народу, а на открытом пространстве за уборной, когда я пытался уйти, меня
встречали опасные психопаты: они преграждали мне путь, грозили, бросались на
меня. В какую бы сторону я ни поворачивался, со мной собирались расправиться
эти нелепые, рассерженные, маячащие передо мной безумцы, которых я не
понимал и не умел успокоить. А потом, позже, я соблазнял в своей собственной
постели какую-то молоденькую девицу, весьма эротическая любовная сцена, и не
было никакого чувства вины.
Что я делал в мой день рождения: навел чистоту в квартире, я же сам