"Анатолий Днепров. Две минуты одиночества" - читать интересную книгу автора

- А за что он ее ударил?
- Это долгая история... Анджела круглая сирота... Обидеть человека
нетрудно...
Мы спустились в трюм баржи, и здесь Ренато зажег спичку. Хлюпая по
воде, мы прошли по узкому коридорчику и остановились у полуоткрытой двери...
- Спасибо, синьор. Вот я и дома...
Я уже давно дрожал от холода и сырости. Но я задрожал сильнее, когда
понял, что это - дом молодого художника и его подруги.
- Ренато, это ты? - послышалось изнутри.
- Да, милая, это я... Прощайте, синьор.
- Разрешите, я войду, Может быть, я смогу быть зам чем-нибудь полезным.
- Что вы, что вы, не нужно!
- Ренато, как твоя выставка? - спросил тихий и спокойный женский голос.
- Ничего, Анджела, все хорошо... Только, ради святой мадонны, не
говорите ей ничего, - прошептал Ренато мне на ухо.
Он зажег свечу, и мне показалось, что я очутился в сыром гробу, который
с живыми людьми опустили на дно холодной и грязной реки. Только развешенные
на дощатых стенах картины, этюды и рисунки сглаживали это страшное
впечатление. Девушка, та самая, которую я видел на портретах Ренато, сидела
в старом изодранном кресле, поджав под себя ноги. Когда мы подошли ближе,
она ласково улыбнулась и протянула обе руки вперед.
- Ренато, кто с тобой? - спросила она.
- Один синьор, Анджела. После осмотра выставки он пришел поговорить о
покупке моих картин.
Ренато подмигнул мне. Я кивнул головой.
- Это же чудесно!
- Да...
- Я хочу пожать руку доброму синьору.
Ее руки были холодны как лед... Вопиющие на всю вселенную нищета и
убожество! Я вытащил деньги и протянул их Ренато.
- Вот вам задаток. Приходите завтра на Виа-Номентана, 14. Мы
договоримся об остальном.
Художник посмотрел на меня с удивлением.
- Да, да, синьор Ренато. Я говорю серьезно. Приходите обязательно. Моя
фамилия Кардуччи, - профессор Кардуччи.
С этими словами, натыкаясь на простенки, лестницы и деревянные выступы,
я выбежал из плавучей гробницы.
Вы, конечно, догадываетесь, что именно Ренато согласился принять
участие в моем эксперименте. О, как я был тогда близорук, ослеплен
неудержимым желанием поставить свой опыт! Я не представлял всех его
последствий... Только сейчас, обдумывая подробности последующих событий, я
прихожу к убеждению, что, может быть, дело вовсе не в самом опыте. Ведь я
собирался сыграть симфонию жизни на человеческой душе, на чувствах человека.
Но я не подумал, что у каждого человека чувства настроены на свой
собственный лад и этот лад подготовила сама жизнь...


5

Это было ночью, точнее - в половине двенадцатого ночи. Моя лаборатория