"Димитр Димов. Табак" - читать интересную книгу автора

донжуаны не смели назвать себя либо потому, что отнюдь не были уверены в
успехе, либо боялись, как бы свидетельства их дерзости не попали в руки
Чакыра. Ирина не смеялась над этими письмами. Всем своим пламенным существом
она инстинктивно понимала, что любовь - трагическое и сильное чувство,
которое следует уважать даже у глупцов. Эти письма она просто рвала, никому
не показывая.

Чакыр вернулся со службы усталый, но в хорошем настроении. Это был
крупный широкоплечий человек лет пятидесяти, с гладко выбритым энергичным и
властным лицом. Он походил скорее на жандарма, занимающего высокий пост,
нежели на провинциального полицейского. Придя домой, Чакыр повесил фуражку
на деревянную вешалку в маленькой передней, расстегнул верхнюю пуговицу
мундира - это он позволял себе только дома - и сел за стол, накрытый к
ужину. Против него заняли свои места жена и дочь. Обычно за стол с ними
садился и Динко. Это было естественно и справедливо, но раздражало Ирину,
так как постоянно напоминало ей о деревенской родне, сейчас она была
довольна, что Динко нет дома: он остался ночевать в шалаше на винограднике
вместе со своими двоюродными братьями, которые пришли из деревни помогать
сборщикам винограда.
Чакыр был сельским уроженцем, а его жена вышла из семьи обедневшего
македонского ремесленника, бежавшего из Салоник после Балканской войны. По
тому, как был накрыт стол и какая чистота царила в этой комнате и во всем
доме, видны были ловкие и заботливые женские руки - руки болгарки из народа,
хорошей хозяйки, которая возвысилась над первобытной грубостью деревенского
уклада жизни и сумела использовать удобства городского быта. Салфетки и
скатерть были из сурового домотканого полотна, выглаженные и всегда чистые.
Хлеб, нарезанный тонкими ломтиками, лежал в плоской корзинке. Приборы были
начищены до блеска. Местные крестьянки, переселившиеся в город, не могли
похвастать таким же умением. А жена Чакыра научилась этому у матери еще до
замужества.
Она была красивая, ладная, смуглолицая и черноглазая. Чакыр увлекся ею
восемнадцать лет назад, несмотря на ее бедность; это было уже после войны,
во время большой стачки, когда полиция хлынула на табачные склады усмирять
рабочих. Девушка работала на складе фирмы "Никотиана" пасталджийкой -
укладчицей.
От комнаты, служившей одновременно спальней и столовой, веяло мещанской
простотой и любовью к порядку - казалось, будто все вещи в ней находятся
именно на тех местах, где им положено быть. Железные кровати с бронзовыми
шариками были покрыты узорчатыми грубошерстными одеялами. От белых наволочек
на подушках пахло синькой и утюгом. Пол был розоватый, потому что его каждую
неделю натирали толченой черепицей. В ситцевых оконных занавесках, в горшках
с геранью, в раскрашенной гипсовой статуэтке Наполеона, купленной на
какой-то ярмарке и поставленной на специально предназначенный для нее
столик, в потемневших фотографиях хозяев и их близких родственников в
полукрестьянской-полугородской одежде было что-то успокоительное и приятное,
и это очень привязывало Чакыра к семье. Уходя со службы, он спешил скорее
вернуться домой и не любил задерживаться с приятелями в кафе и трактирах.
Вообще семья Чакыра жила просто и счастливо.
Как всегда, ужин прошел оживленно и весело. В этой семье очень редко
кто-нибудь бывал недоволен или сердит. Питались не роскошно, но обильно. У