"Димитр Димов. Душная ночь в Севилье " - читать интересную книгу автора

полуопустив веки, с едва уловимой горькой усмешкой на лице. Но что это было?
Сегедилья или жалкая пародия на нее, состряпанная в вертепах
Буэнос-Айреса?... Когда она кружилась, платье взлетало и открывало бедра,
таз безобразно вихлялся, плечи и руки сладострастно изгибались, подчеркивая
линию груди, словно она хотела соблазнить всю публику. Я невольно вспомнил
настоящий старинный танец, который видел за три года до этого па улице
Сан-Фернандо. Сердце мое сжалось от боли. Я опустил голову, чтобы не
смотреть.
Когда танец кончился, я тотчас подошел к ней.
- Мануэла! - сказал я. - Ты меня помнишь?
- Да, сеньор, - ответила она взволнованно. - Только я сомневалась,
помните ли вы меня, и потому не подошла к вам.
- А почему ты так танцуешь сегедилью?
- Патрон требует, чтобы я танцевала ее так.
- Пойдем за наш столик, - пригласил я ее по-дружески.
- Я думаю, лучше не стоит, - ответила она с легкой грустью. - С вами
донья Мерседес.
Я совсем забыл, что я знаменит и богат. Севилья знала даже имя моей
жены, которая в эту минуту, покраснев от гнева, наблюдала за моим разговором
с Мануэлой. Бедная донья Мерседес! Она слыла самой элегантной и
привлекательной женщиной в Севилье, но богатство сделало ее снобом. Я тут же
простил ее, вспомнив, как героически она делила со мной голод и нищету в
Париже.
Я еще поговорил с Мануэлой и узнал о последних событиях в ее жизни.
Сеньора Торрес умерла от рака, братишки выросли и ходят в школу, а она
работает теперь в "Лас Каденас" и получает двадцать песет за вечер. Однажды
она встретила меня на Сиерпес, но не посмела окликнуть. Маэстро Кинтана,
вероятно, не пожелал бы, чтобы его увидели на улице с девушкой, танцующей в
"Лас Каденас". Она сообщила мне все это тихо и серьезно низким контральто с
певучим севильским акцентом, без всякого жеманства. Я сразу понял, что эта
девушка все еще бережет свое женское достоинство.
- О Манолита, приходи, когда захочешь, к донье Мерседес и ко мне, мы
всегда будем тебе рады! - сказал я от всего сердца. - Но никогда не забывай,
как ты танцевала на улице Сан-Фернандо... То, что я видел сейчас, - не
сегедилья.
- Я знаю, сеньор, - ответила она. - Хотите, я протанцую для доньи
Мерседес и для вас настоящую сегедилыо?
- Хочу, конечно!
Она сделала знак гитаристам и начала танцевать снова. Теперь это был
тот самый танец, который я видел на фериате в Севилье три года назад, -
естественная, неиспорченная сегедилья, древняя, как иберийские горы,
бездонная и чувственная, как Андалусия. Это была буря чувств, которые
выбивались из бездны любви и смерти и сливались воедино, утверждая жизнь.
Это было искусство умного, пылкого и чувствительного испанского народа, это
была поэма, это был истинный художественный танец. Тело ее вращалось все
быстрей и быстрей со все большей страстью, руки драматично изламывались в
запястьях, голова внезапно откидывалась назад, лицо замирало в трепетном
напряжении...
Когда она кончила, иностранцы остались равнодушными. Зааплодировало
только несколько испанцев. Большая компания американцев с громким хохотом