"Чарльз Диккенс. Жатва" - читать интересную книгу автора

политических мудрецов, еще немного аристократической пресыщенности для
остального общества, да ловкая игра в прямодушие - самый распространенный и
самый действенный из благопристойных смертных грехов, и он очень скоро
завоевал добрую славу среди своих соратников. Главное его преимущество
заключалось в том, что усердие это было напускное, и потому ему ничего не
стоило поладить с ними так легко и просто, словно он от рождения принадлежал
к их толку, и выбросить за борт деятелей всех других толков, обвиняя их в
лицемерии и жульничестве.
- Никто из нас им не верит, милейшая миссис Баундерби, да они и сами
себе не верят. Между нами и поборниками добродетели, или благоволения, или
филантропии - как ни называй - разница только в одном: мы знаем, что все это
вздор, и так и говорим; они тоже это знают, но ни за что не скажут.
Почему его неоднократно повторяемые рассуждения должны были возмутить
ее или предостеречь? Они даже не удивляли ее - не так уж сильно отличались
они от принципов ее отца, внушаемых ей с раннего детства. В чем могла бы она
усмотреть коренное различие между обеими теориями, если и та и другая
приковывали ее к материальной действительности, не оставляя ей веры ни во
что другое? Какие ростки взлелеял в этой юной душе Томас Грэдграйнд, чтобы
Джеймс Хартхаус мог растоптать их?
Грозившая ей опасность не была бы столь велика, если бы естественная
потребность (заложенная в ее душе до того, как она подверглась обработке в
высшей степени практического отца), - потребность верить вопреки тому, что
ей внушали, в благородство и широту человеческой натуры, не боролась в ней
постоянно с сомнениями и чувством обиды. С сомнениями, потому что эту веру с
детства душили в ней. С обидой - потому что несправедливо поступили с ней,
если внутренний голос нашептывал ей правду. Издавна приученная подавлять
свою истинную природу, терзаемая разладом с самой собой, она находила в
философии Хартхауса и поддержку и оправдание. Раз все ничтожно и
бессмысленно, стало быть она ничего не упустила и ничем не пожертвовала. "Не
все ли равно?" - сказала она отцу, когда он предложил ей мужа. "Не все ли
равно?" - говорила она и теперь. Высокомерно и самоуверенно она спрашивала
себя: "Есть ли что-нибудь, что не все равно?" - и шла своим путем.
Куда? Шаг за шагом, ниже и ниже, спускалась она к некоей цели, но так
постепенно и незаметно, что ей казалось, будто она стоит на месте. Что
касается мистера Хартхауса, то он не думал и не тревожился о том, куда его
заносит. У него не было ни твердых намерений, ни злого умысла, ничто не
нарушало его безмятежной лени. Пока еще он был заинтересован и увлечен ровно
настолько, насколько это подобало такому изысканному джентльмену быть может,
даже чуть больше, чем он мог бы признать без ущерба для своей репутации.
Вскоре после приезда он в самом небрежном тоне писал своему брату,
достопочтенному и остроумному члену парламента, что чета Баундерби
"презабавна"; потом сообщил, что фабрикантша вовсе не страшилище вроде
Медузы[13], как он ожидал, а, напротив, молодая и прехорошенькая. После
этого он уже ничего о них не писал, зато почти все свободное время проводил
в их доме. Разъезжая по Кокстаунскому округу, он часто гостил у них, и
мистер Баундерби всячески поощрял его посещения. Это было вполне в духе
мистера Баундерби - хвастать перед всеми, что ему-то, разумеется, наплевать
на людей высшего круга, но ежели его жене, дочери Тома Грэдграйнда, нравится
их общество - пожалуйста.
Мистер Хартхаус начал подумывать о том, какое это было бы новое