"Чарльз Диккенс. Сев" - читать интересную книгу автора

меня.
В ответ на это миссис Грэдграйнд неуверенно покосилась на каминные
щипцы, вероятно решив, по слабоумию своему, что ничего более подходящего к
случаю и не придумаешь.
- И как только я выжил? - продолжал мистер Баундерби. - Просто понять
не могу. Уж такой нрав, видимо. У меня очень решительный нрав, сударыня, и,
видимо, таким я уродился. И вот, миссис Грэдграйнд, я здесь перед вами, и
благодарить мне некого - сам всего достиг.
Миссис Грэдграйнд едва слышно выразила надежду, что его мать...
- Моя мать? Сбежала, сударыня! - выпалил мистер Баундерби.
Миссис Грэдграйнд, по своему обыкновению, не выдержала удара и сдалась.
- Моя мать бросила меня на бабушку, - сказал Баундерби, - и ежели мне
не изменяет память, такой мерзкой и гнусной старухи, как моя бабушка, свет
не видал. Бывало, посчастливится мне раздобыть пару башмачков, а она стащит
их с меня, продаст и напьется. Сколько раз на моих глазах она еще в постели,
до завтрака, выдувала четырнадцать стаканов джина!
Миссис Грэдграйнд, слушавшая его со слабой улыбкой на устах, но без
каких-либо иных признаков жизни, больше всего походила сейчас (как, впрочем,
и всегда) на посредственно исполненный и скудно освещенный транспарант,
изображающий женскую фигурку.
- Она держала мелочную торговлю, - продолжал Баундерби, - а меня
держала в ящике из-под яиц. Вот какая у меня была колыбелька - старый ящик
из-под яиц. Едва я чуть-чуть подрос, я, конечно, сбежал. И сделался я
бродяжкой. И уже не одна только старуха помыкала мной и морила голодом, а
все, и стар и млад, помыкали мной и морили голодом. Я их не виню: так и
следовало. Я был для всех помехой, обузой, чумой. Я отлично сам это знаю.
Мысль о том, что в его жизни была пора, когда он сподобился быть
помехой, обузой и чумой, переполнила мистера Баундерби гордостью, и чтобы
дать ей выход, он трижды во весь голос повторил эти слова.
- Пришлось как-то вылезать, миссис Грэдграйнд. Хорошо ли, плохо ли, но
я это сделал. Я вылез, сударыня, хотя никто не бросил мне веревку. Бродяга,
мальчик на побегушках, опять бродяга, поденщик, рассыльный, приказчик,
управляющий, младший компаньон и, наконец, Джосайя Баундерби из Кокстауна.
Таковы вехи моего восхождения к вершине. Джосайя Баундерби из Кокстауна
учился грамоте по вывескам, сударыня, а узнавать время по башенным часам на
лондонской церкви святого Джайлса под руководством пьяного калеки, который к
тому же был злостный бродяга, осужденный за воровство. А вы мне, Джосайе
Баундерби из Кокстауна, толкуете о сельских школах, об образцовых школах для
учителей и еще невесть о каких школах. Так вот, Джосайя Баундерби из
Кокстауна заявляет вам: отлично, превосходно хотя ему, правда, суждено было
иное, - но люди нам нужны с крепкой головой и дюжими кулаками; не каждому
под силу то воспитание, которое он сам получил, - это ясно, однако такое
воспитание он получил, и вы можете заставить его, Джосайю Баундерби, глотать
кипящее сало, но вы не заставите его отречься от фактов своей жизни.
Утомленный собственным красноречием, Джосайя Баундерби из Кокстауна
остановился. И остановился как раз в ту минуту, когда его в высшей степени
практический друг, все еще держа за руку обоих маленьких арестантов, вошел в
комнату. Увидев Баундерби, в высшей степени практический друг его тоже
остановился и устремил на Луизу укоризненный взор, говоривший яснее слов:
"Видишь, вот тебе и Баундерби!"