"Чарльз Диккенс. Путешественник не по торговым делам" - читать интересную книгу автора

удавалось увидеть драку, но обычно с подобными развлечениями дело обстояло
удивительно скверно. Если исключить Хэймаркет, в котором больше беспорядков,
чем в остальных частях Лондона, окрестности Кент-стрит в Боро, и еще часть
Олд-Кент-роуд, спокойствие в городе нарушается редко. Но Лондон перед сном
всегда был подвержен припадкам буйства - словно он подражал некоторым своим
обитателям. Все уже, кажется, стихло, но вот прогремел экипаж, и наверняка
их сразу появится еще целых полдюжины; мы, бездомные, обратили также
внимание и на то, что пьяных, словно магнитом, притягивает одного к другому,
и когда мы замечаем пьянчугу, который, еле держась на ногах, прислонился к
ставням какой-нибудь лавки, то наперед знаем, что не пройдет и пяти минут,
как появится, еле держась на ногах, второй пьянчуга и начнет обниматься или
драться с первым. Когда мы видим пьяницу, непохожего на обычного потребителя
джина - с тощими руками, опухшим лицом и губами свинцового цвета - и
обладающего более приличной наружностью, пятьдесят против одного, что он
будет одет в перепачканный траур. Что происходит на улице днем, то же
происходит и ночью: простой человек, неожиданно войдя во владение небольшим
капиталом, неожиданно пристращается к большим дозам спиртного.
Наконец замирают и гаснут последние искры, мерцающие у лотка
запоздалого торговца пирожками или горячей картошкой, и Лондон погружается в
сон. И тогда бездомный начинает тосковать хоть по какому-нибудь признаку
жизни: по освещенному месту, по какому-нибудь движению, по любому намеку на
то, что кто-то еще на ногах, еще не спит, ибо глаза бесприютного ищут окон,
в которых еще горит свет.
Бездомный все идет, и идет, и идет под стук дождевых панель; он не
видит ничего, кроме бесконечного лабиринта улиц, да изредка встретит
где-нибудь на углу двух полисменов, занятых беседой, или сержанта и
инспектора, проверяющих своих людей. Порой - впрочем, редко - бездомный
замечает в нескольких шагах от себя, как чья-то голова украдкой выглянула из
подъезда, и, поравнявшись с ней, видит человека, вытянувшегося в струнку,
чтобы остаться в тени и явно не намеренного сослужить какую-либо службу
обществу. Словно зачарованные, в мертвом молчании, столь подходящем для
этого ночного часа, бездомный и сей джентльмен смерят друг друга взглядом с
головы до ног и расстанутся, затаив взаимное подозрение и не обменявшись ни
словом. Кап-кап-кап, капает вода с оград и карнизов; брызги летят из желобов
и водосточных труб - и вот уже тень бездомного падает на камни, которыми
вымощен путь к мосту Ватерлоо, ибо бездомному хочется иметь за полпенни
случай сказать "доброй ночи" сборщику пошлины и взглянуть на огонек, горящий
в его будке. Хороший огонь, и хорошая шуба, и хороший шерстяной шарф у
сборщика пошлины, приятно на них посмотреть, и приятно побыть со сборщиком
пошлины, - сна у него ни в одном глазу, он смело бросает вызов ночи со всеми
ее печальными мыслями, он нисколько не боится рассвета и со звоном
отсчитывает сдачу на свой металлический столик. Мост казался зловещим, и
перед тем, как на него ступить, бездомный жаждал хоть чьей-нибудь поддержки.
Убитого, всего изрезанного человека еще не опустили на веревке с парапета в
эти ночи, он был еще жив и скорее всего спокойно спал, и его не тревожили
сны о том, какая участь его ожидает. Но река была страшной, дома на берегу
были окутаны черным саваном, и казалось, что отраженные огни исходят из
глубины вод, словно призраки самоубийц держат их, указывая место, где они
утонули. Луна и тучи беспокойно метались по небу, точно человек с нечистой
совестью на своем смятом ложе, и чудилось, что сам необъятный Лондон своей