"Станислав Десятсков. Смерть Петра Первого (Интриги, заговоры, измены) " - читать интересную книгу автора

отечественных обычаев и нравов, и не здесь, в Петербурге, искать оные!
Князь Дмитрий вступил в покачивавшийся на крутой волне весельный шлюп,
должный перевести их с Васильевского в Адмиралтейскую часть. На Неве дул
зюйд, гуляла высокая волна. Шлюп крепко качало. Старый князь качку сию
переносил с трудом.
- Но дай срок, дай срок! - сердито пробормотал он себе под нос. -
Вернем еще столицу в первопрестольную, вернем на здоровый московский
морозец.
И князя Дмитрия словно ожгла радостная мысль: Петра I больше нет, нет
той страшной силы, противу которой даже в мыслях выступать было боязно! И
кто бы ни стал сейчас на престол, близится его, князя Дмитрия, время,
поелику в его руках главный державный ключ - все финансы империи. И если
ранее он выполнял планы и прожекты Петра, то теперь будет проводить в жизнь
собственные планы и прожекты и, чуждый вредной поспешности, достроит на
полпути брошенную великим государем храмину новой России.
"Так-то, други!" - весело заключил он и с поразившей Василия Лукича и
брата бодростью взбежал по высоким ступеням Зимнего дворца, никому более не
кланяясь и не уступая дороги.
К утру подморозило. Земля была мерзлая, сухая. Ветер нес ледяную крупу
по недостроенным першпективам. Фигурки прохожих терялись в их бесконечности.
Люди собирались в маленькие кучки, шептались и тревожно смотрели в сторону
дворца. Все чего-то ждали. Не верили, что после его смерти ничего не
произойдет.
Петр умер. Все привыкли к тому, что он долго, бесконечно долго
царствует. Теперь ждали и боялись перемен. Одни оттого, что хотели их и
боялись, что их не будет, другие оттого, что перемены все равно должны
случиться, но было неясно, к чему оные приведут. И все тревожились.
Екатерина уже поутру знала, что все предрешено в ее пользу. Так сказал
Данилыч. Она ему верила, но по-прежнему волновалась. Перед тем как пришел
Петр Толстой звать в тронную залу, сидела в боковой спаленке, смотрела на
вздувшуюся даль Невы, слушала вой ветра за окном, безучастно перебирала
старые письма Петра. Прочла устало: "Катеринушка, друг мой сердечный,
здравствуй!" И неожиданно для себя самой заплакала. Вспомнила петрушины
волосы. Они ей сразу понравились: темно-каштановые, волнистые. Такие были и
у Лизаньки. Сквозь слезы дочитала письмо: "...объявляю вам, что в прошлый
понедельник визитовал меня здешний каролище - дитя зело изрядное, которому
седмь лет". Письмецо было из Парижа. Почерк у Петруши быстрый, скорый. "А
что пишешь, что у нас есть портомойки, то, друг мой, ты, чаю, описалась,
понеже у Шафирова то есть, а не у меня, - сама знаешь, что я не таковский да
и стар". Он смешно оправдывался. А она-то с Монсом! И в голове решительно
все смешалось. Так она и сидела у окна, по-бабьи подперев рукой голову.
Теперь, когда он умер, получалось, что она его снова любила.
В дверь поскреблись, и вошел с почтенным смирением Толстой. Из старых
родов, а перебежал вот поди к ней и Данилычу. То-то иезуит.
- Государыня, господа сенат ждут!
- Иду, иду... - замахала руками, засуетилась, бросилась к туалетцу
припудрить следы слез.
В коридоре опять услышала назойливое гудение чужих голосов,
выпрямилась, как гренадер перед атакой, и вошла в зал. Гул смолк - увидела
согнутые в привычном поклоне спины сенаторов и господ генералов.