"Станислав Десятсков. Смерть Петра Первого (Интриги, заговоры, измены) " - читать интересную книгу автора

интригану Толстому, откровенно спасающему свой живот, ни Екатерине,
мечтающей только о новых амурах и платьях; он верил отныне в судьбу России,
поскольку, как бы ни были ничтожны верховные преемники дела Петра, дело это
захватывало уже не десятки и сотни, а тысячи, десятки и сотни тысяч людей, и
остановить эту весеннюю реку не могли никакие ревнители старозаветного
покоя.
Феофан поднялся. Он был грузен, но высокий рост скрадывал полноту и
придавал ему величие. Преосвященный неучтиво прервал обходительную речь
старого интригана и прогудел насмешливым басом в густую бороду:
- Подвигну духов мертвых, адских, воздушных и водных, Соберу всех
духов, к тому же зверей иногородних...
- Вот вам моя рука, Петр Андреевич, а стишки сии - плод недозрелых
трудов моих.
II пока Толстой просил написать прощальное слово, достойное великого
монарха, где не забыть при том упомянуть и новую государыню, перед Феофаном
проходили картины молодости: цветущие сады на киевском Подоле и меж ними он
сам идет с Днепра - загорелый, веселый, похожий скорее на бурсака, чем на
преподавателя риторики в Академии, идет на первое представление своей
трагикомедии "Владимир".
Он думал сейчас о своей трагикомедии не без понятной насмешки и
снисхождения и смотрел на нее с высоты всей своей дальнейшей большой и
счастливой жизни, но в глубине души так хотелось вернуть те далекие дни
своей молодости.
Совлеку солнце с неба, помрачу светила,
День в ночь претворю, будет явственна моя сила!
Феофан и впрямь был похож сейчас за своим письменным столом не могучего
языческого бога.
Петр Андреевич точно и не вышел, а растворился бесшумно: Феофан ничего
уже не замечал, широкой бурсацкой грудью навалившись на письменный стол. "Ну
теперь достанется Митьке Голицыну и иже с ним в послании преосвященного.
После кончины царя по всем церквям России протрубят "Прощальное слово" во
славу дела Петра и партии новиков! - радостно потирал руки Петр Андреевич. -
С этими умниками всегда так. Поговорил умно - и ни денег, ни великих
обещаний не понадобилось. А ведь Екатерина обещала удалить Феодосия
новгородского, как токмо взойдет на царство, и поставить на его место
Феофана. Этот уже тем хорош, что никакого восстановления патриаршества не
требует!"
Карета Толстого неспешно катилась по сырым петербургским набережным.
Спешить, впрочем, было некуда: гвардейский заговор готов, и теперь скорая
кончина царя Петра поднимет занавес над сценой. У Новой Голландии карета
Петра Андреевича с трудом разминулась с каретой Долгорукова. Оба вельможи,
нежданно встретившись глазами, холодно отвернусь друг от друга.
А за письменным столом Феофана на чистый белый лист бумаги ложились
слова выстраданной человечской скорби: "Что делаем, о россияне, что
свершаем?! Петра Великого погребаем!"
Павел Иванович Ягужинский по великому чину своему - генерал-прокурор и
блюститель всех законов Российской империи - в глубине души был прирожденный
музыкант и ничто не доставляло ему такого удовольствия, как сидеть за
клавесином и аккомпанировать Катиш Головкиной, у которой был такой низкий
волнующий голос: