"Станислав Десятсков. Смерть Петра Первого (Интриги, заговоры, измены) " - читать интересную книгу автора

приглашения барона, радостно сообщил последнюю новину: царь так плох, что
повелел отпустить на волю всех колодников, за исключением самых разбойных,
дабы молились за его здравие.
- Однако вряд ли царю поможет и само милосердие. Блюментрост уверяет,
что уже ничто не спасет бедного государя. Правда, Петр еще борется со своим
недугом и даже решил вдруг заказать свой портрет. Последняя большая
причуда - портрет больного императора в постели!
- Подождите, мой друг! Кто же будет писать портрет? - перебил хозяин
разговорчивого Бассевича.
- А разве это столь важно? - Голштинец легкомысленно запустил в нос
понюшку испанского табака яз золоченой табакерки и звонко чихнул.
- А как же! - сердито ответствовал хозяин. - Разве вы не знаете, что у
царя все еще нет завещания. И у царской постели должен стоять наш художник,
дабы услышать из уст умирающего только те слова, которые нам угодны!
- Луи Каравакк?! - Бассевич догадливо щелкнул пальцами в такт музыке.
- Конечно же, друг мой! Ведь французы тоже хотят, дабы трон заняла
Екатерина. Зачем же, по-вашему, маркиз Кампредон хлопочет о браке молодого
Людовика с принцессой Елизаветой.
- Но царь скорее всего призовет в свою опочивальню русского мазилку
Никиту... - При сем соображении беспечность Бассевича как ветром сдуло. Он
вскочил: - Я тотчас же мчусь за Каравакком и самолично доставлю его во
дворец. Вы правы, барон, в эти последние часы у постели императора должны
стать наши люди!
Бассевич поспешил откланяться. А музыкальный дипломат вытянул ноги к
жаркому камину. Он никуда не спешил - знал, что Александр Данилович Меншиков
явится к нему сам.
Профессор аллегорий господин Каравакк уныло брел по Васильевскому
острову. Сырой ветер забирался под тонкий плащ, и профессор зябко ежился.
Небо мрачнело. Профессор поглядывал на тяжелые облака и боялся, что вот-вот
пойдет дождь со снегом - петербургский привычный померанец. Тусклые фонари
еще не зажигались, и господин профессор часто попадал в лужи. Но, хотя он и
ругался на трех европейских языках, кареты господину профессору не
полагалось, поелику он еще не получил чин статского советника. Только сей
чин давал право на желанную карету, но чина не было, и профессор, проклиная
всех и вся, тащился пешком по скверно мощенной петербургской улице,
беспрестанно натыкаясь на сваленные доски, корабельный лес, кучи щепы, груды
кирпича. Улицы были изрыты канавами неизвестного предназначения, перспективы
пересекали глубокие рвы, пышно именуемые каналами, и над всем этим разгромом
дымился петербургский туман, превращая город в некое наваждение, Господин
профессор проклинал и страну варваров, и ту минуту, когда он подписал
контракт с петербургским двором.
Морды огромных лошадей выросли из тумана совершенно внезапно. Раздался
запоздалый крик: "Пади!" - и господин профессор упал - скорее от страха, чем
от боли.
Очнулся в карете. Скрипели рессоры, мелькали за окном раскачивающиеся
на ветру фонари. Карета мягко покачивалась.
- Вас послала мне сама судьба, господин Каравакк, - голос был мягкий,
задушевный - рейнский говор.
Господин профессор не сразу разобрался, от кого он исходит. В сумерках
кареты напротив сидело двое. Один низенький, толстый, другой долговязый в