"Ж.Деррида. От экономии ограниченной к к всеобщей..." - читать интересную книгу автора

отсутствии смысла, не наделяя его при этом каким-то смыслом, которым
оно не обладает. Молчание нарушается - потому что я заговорил. История
всегда завершается каким-нибудь лама савахфани, вопиющем о нашем
бессилии умолкнуть: я должен наделять смыслом то, что его не имеет: в
конечном счете, бытие даровано нам как невозможное!" (MM, EI, p.215).
"Среди всех слов" слово "молчание" есть "наиболее извращенное или
наиболее поэтичное", потому что, изображая замалчивание смысла, оно
высказывает бессмыслицу, оно скользит и само себя изглаживает, не
удерживает себя, само себя замалчивает - но как речь, а не как
молчание. Это скольжение предает одновременно и дискурс, и недискурс.
Оно может быть навязано нам, но может и быть обыграно суверенностью
таким образом, чтобы со всей строгостью предавать смысл в смысле и
дискурс в дискурсе. "Нужно найти", - поясняет Батай, выбирая
"молчание" как "пример скользящего слова", такие "слова" и "объекты",
которые "заставили бы нас скользить..." (EI, p.29). Скользить к чему?
К каким-то другим словам, к другим объектам, конечно же, которые
возвещают суверенность.

Это скольжение сопряжено с риском. Но раз оно так ориентировано, то
идет оно на риск смысла и утраты суверенности в фигуре дискурса.
Рискует придать смысл. Признать правоту и разумность. Разума.
Философии. Гегеля, который всегда оказывается прав, как только мы
раскрываем рот, чтобы артикулировать смысл. Чтобы подставить себя
этому риску в языке, пойти на него, чтобы спасти то, что не хочет быть
спасенным - возможность абсолютных игры и риска, - мы должны удвоить
язык, перейти к уловкам, хитростям, симулякрам. К маскам: "То, что не
является рабским, непроизносимо: повод для смеха... то же самое с
экстазом. То, что не является полезным, должно скрываться (под
маской)" (MM, EI, p.214). Говоря "на пределе молчания", мы должны
организовать некую стратегию и "найти [такие слова], которые в какой-
то точке возвращают суверенное молчание, прерывающее артикулированный
язык" (там же).

Исключая артикулированный язык, суверенное молчание, следовательно,
некоторым образом чуждо различию как истоку обозначения. Оно как будто
изглаживает прерывность, и на самом деле именно так нам следует
понимать необходимость непрерывного континуума, к которой непрестанно
апеллирует Батай, так же как и к необходимости коммуникации. Континуум
есть привилегированный опыт суверенной операции, преступающей предел
дискурсивного различия. Но - и здесь, в том, что касается движения
суверенности, мы затрагиваем точку наибольшей двусмысленности и
наибольшей неустойчивости - этот континуум не есть полнота смысла или
присутствия, в качестве которой он рассматривается метафизикой. Опыт
континуума, пробиваясь к безосновности негативности и растраты,
оказывается также и опытом абсолютного различия - такого различия,
____________________________________________________________
Следовательно, она не может быть полностью суверенной: Мудрец на деле
не может не подчинить ее цели Мудрости, предполагающей завершение
дискурса... Он набирает суверенность точно вес, который затем
сбрасывает" (pp.41-42).