"Вадим Деркач. Меч митры, пепел и тим" - читать интересную книгу автора

сказал он и скрылся за дверью. Я остался один на один с чылдагчи и ее
непонятными намерениями.
- Гяль ардымджа, - позвала старуха, сдергивая со стены ковер. За ним,
как в старой волшебной сказке, оказалась дверь. Чылдагчи отворила ее и
поманила меня рукой. Я пошел, хотя вернее сказать "неведомая сила увлекла
Тима Арского за собой". За дверью обнаружилась лестница. Ступеньки потоком
струились под ногами. Мы спускались все ниже и ниже, и мне стало казаться,
что я чувствую жар горнил преисподней. Наконец, мы остановились у небольшой
деревянной двери. В свете древней масляной лампы, висевшей на стене, странно
поблескивали медные полосы, стягивающие старые доски. Чылдагчи потянула
дверь на себя, и та со скрипом отворилась, обнажая переменчивое
пространство. Там, раздвигая тьму, пылал огонь. Я был не так далек в своих
безумных предположениях и теперь безрезультатно пытался побороть ощущение
необратимости происходящего. Чылдагчи прикрыла дверь и прошла к очагу.
Всякие нехорошие мысли полезли в мою бедную голову, а перед взором всплыла
картина кровавого жертвоприношения секты местных людоедов. Мне виделся
Эльдар, удовлетворенно пересчитывающий вознаграждение за очередную услугу.
О, Господи... Тем временем старуха зажгла шесть светильников и расставила их
вокруг огня, затем сняла платок и медленно развязала пояс, стягивающий ее,
когда-то стройную, фигуру. Сжимая концы пояса в руках, она что-то принялась
нашептывать. Некоторое время спустя она снова обвязалась им, трижды обернув
витый шнур вокруг поясницы и затянув его узлом спереди и сзади.
- Гяль бура, - позвала старуха, опускаясь на колени и знаками предлагая
мне сделать то же самое. Проклиная этот день и свою мягкотелость, я
повиновался. Чылдагчи заговорила. Я не знал этого языка, но было в нем
что-то призрачно знакомое, подобно запаху материнского молока. Плавная речь
поплыла по залу. Ее внутренний, поначалу неясный, ритм охватил меня и вскоре
я покачивался в такт странной молитве. Женщина подняла над головой глиняную
чашу и плеснула из нее в огонь. Пламя взвилось ввысь, облизав каменный свод.
Ярче загорелись светильники.
- Ич, Ахурин нюкари, - приказала старуха, дотронувшись рукой до своих
губ. В чаше отражался огонь... или нет... Это чаша огня! Да, да... Я хочу! Я
хочу испить его силу, принять его страсть, понять его муки.
- Ич, - повторила старуха.
Но как я могу пить? Пить огонь? Чылдагчи запела. Я закрыл глаза. Не я,
а чаша припала к моим устам, в сладостном томлении отдавая свое безвкусное
содержимое.
- Хаома, - произнесла старуха и вновь запела. Я смотрел на огонь, на
странную игру бликов на стенах, на облака, отсвечивающие красным, на море,
несущее в гребнях волн разбитое отражение священных огней храма.

О, Великий Храм - святилище, драгоценное сердцу каждого верного
Господу, ты - источник неугасимого огня и нашей неугасимой веры. Только ты,
стоящий над всем, победивший тлен и время, даешь нам силы и питаешь наш дух.
Пока светятся твои огни, каждый почтет за честь умереть у этих
благословенных стен. Горе врагу, стерегущему их, горе нам... Крепки они,
крепка вера в наших сердцах, но, Господи Мудрый, как слаба наша плоть.
Сколько сынов твоих погибло за эти горькие дни. Немощные, женщины и дети -
это последний твой народ, народ, счастливый только смертью своей. И они
придут к тебе, мой Господь, если будет на то твоя воля, но не оставь храм