"Игорь Денисенко. Ухо (Две короткие новеллы)" - читать интересную книгу автора

окруженный воинами и рабами. Малх плелся позади всех, пучком травы зажимая
рану, хотя кровь сама собой перестала течь. Содранная вместе с волосами кожа
на голове неопрятным куском засохшей крови прикрывала отрубленное ухо.
Тяжелым молотом неотвязной мысли, стучала кровь в голове: За что? И в эти
два слова вмещались и Руфь, о встрече с которой было страшно подумать, и
жестокий Кифа, и его добрый, странный учитель. "За что?" - Думал Малх. И
если бы ни эта бившая молотом мысль, то он наверняка бы услышал шаги того,
кто крался позади их. Позади всех прятался Кифа, совершая свой очередной
необдуманный и глупый поступок. И он тоже стонал и кусал пальцы в судороге
неразрешимого вопроса: "За что?"
Первосвященник Анна встретил пришедшего скабрезно улыбаясь. Он явно
знал Равви. - А вот и пророк...
- Ударьте ка его каждый по разу, пусть проречет кто ударил его, -
сказал Анна хихикнув в седую козлиную бородку.
Рабы нехотя выполнили приказание. Воины били деловито, жалея косточки
пальцев. Избиваемый, вел себя странно, и даже более чем странно. Не
вырывался бежать, не сквернословил, не плевался ненавистью. Жалость была
написана на его лице. И жалость ни к себе, ни к своим палачам, а сожаление о
какой-то непоправимой ошибке, постыдном недоразумении. Необъяснима была эта
жалость, и непонятна. И воин по имени Луперк, так озверел, что пиная Равви в
голову, забил бы его насмерть, не вмешайся оптиом.
Но всего этого Малх уже не видел. Не видел он как предатель получил
обещанные деньги, как ввел он во двор его обидчика, и тот грелся у костра
мелко дрожа и беспрестанно вопрошая: "За чем ты так Иуда?"
Не знал он, что Руфь, движимая предчувствием, будет спрашивать у Кифы:
"Не он ли тот, кто ударил раба?" И тот ответит, нет.
И когда проходивший мимо солдат равнодушно спросит: "Не он ли был с
пророком в саду?" Он отречется: Нет. И совсем уже невдомек было Малху, что
отведен, будет раввин к Каиафе, и брошен в одну клетку вместе с рычащим от
боли Вараввой. Грозным разбойником Вараввой, ночным ужасом великого города.
Не знал, что Варавва тяжело дышащий злобой, со сломанными ребрами, будет
говорить с Ним. И под утро будет плакать, обнимая истерзанное нескладное
тело в грузной и подранной власянице. Плакать, как плачет отец, теряющий
своего единственного сына. Не знал Малх, что на Пасху будет распят этот
никому ненужный пророк, а Варавва по странным обстоятельствам отпущен. Не
знал и не мог знать, потому что все это было в будущем.
А тогда он лежал в конюшне, уткнувшись лицом в ароматное сено, и
стонал. Стонал по утраченному уху, по потерянной надежде на любовь и еще по
чему-то навсегда и безвозвратно утерянному. И в мыслях своих неизбежно
возвращался к безымянному пророку, к тому теплу и нежности, которые он в
него заронил. И щемящее чувство утраты слезой, словно каплей вечности,
застыло в ту ночь. И не знал он ответа на свой вопрос: "За что?" Не знал,
что следующей ночью этот вопрос слетит с губ скорчившегося, в пыли Кифы,
рядом с ржавым ножом.
Лишь спустя много лет в проповеднике с грозным пламенным взглядом, в
пророке именующим себя Кифой и учеником Его, с удивлением признает он
другого видимого лишь раз и мельком, привязанного к лошадиному хвосту.
И что-то шевельнется в его груди, и заболит, заноет старая рана. И
одноухий беглый раб, стоя в толпе, будет опять вопрошать: - За что?