"Генерал А.И.Деникин "Очерки Русской Смуты" (Том второй)" - читать интересную книгу автора

обаяние его личности не только на чинов полка, но и на всех, с кем ему
приходилось соприкасаться, его широкое образование и верный глазомер -
дают ему право на занятие высшей должности"...
В тяжеловесных несколько словах официальной реляции - глубокая
внутренняя правда, не поблекшая до последнего часа, когда люди с
исступленным разумом и гнилою совестью грязнили светлый облик Ивана
Павловича и убили его.
Помню, как в начале революции в дни своего начальствования Ставкой я
получил однажды из армии пять настойчивых предложений для Ивана Павловича
различных высоких назначений по генеральному штабу; и как он, запрошенный
о своем желании, категорически отказался выбирать, предоставив Ставке
назначить его "туда, где служба его будет признана более полезной". Его
назначили тогда начальником штаба 8 армии к Каледину, с которым служить
пришлось недолго, так как вскоре по требованию Брусилова Каледина
отчислили в Военный Совет. Но и двух недель совместной службы было
очевидно достаточно, чтобы создать те теплые отношения, которые я потом
наблюдал между ними в Новочеркасске и которые были не совсем обычны для
хмурого и замкнутого Каледина.
Я знал, что в корниловском выступлении Иван Павлович быль доверенным
лицом Верховного и поэтому тем более ценной была в нем удивительная
простота и скромность во всем, что касалось его роли и взаимоотношений к
Корнилову. Никогда - никакой фразы, никакого подчеркивания, никакой
"ревности" к чужому влиянию на Верховного. В его речи как будто совсем
исключались местоимения "я" и "мы", которыми так играла хлестаковщина,
случайно прикосновенная или вовсе чуждая выступлению, расцветшая махровым
цветом особенно тогда, когда первая опасность миновала и когда звание
"корниловца" давало некоторые моральные, иногда даже и материальные выгоды.
В быховском "альманахе" записаны слова Романовского:
"Могут расстрелять Корнилова, отправить на каторгу его соучастников, но
"корниловщина" в России не погибнет, так как "корниловщина" - это любовь
к Родине, желание спасти Россию, а эти высокие побуждения не забросать
никакой грязью, не затоптать никаким ненавистникам России".
Иван Павлович быль убежден в правоте корниловского дела и без фразы,
без позы и жеста отдал ему свои силы, сердце и мысль. И сделал это так
просто, как только мог сделать человек высокой души. Это обстоятельство
тем более характерно, что его несколько тяготили и параллельное
существование в Ставке двух штабов - официального и неофициального, и
физиономия ближайшего "окружения", и...
отсутствие веры в успех выступления.
Это последнее обстоятельство побудило Ивана Павловича отнестись с
величайшей осторожностью к технике отдачи распоряжений, относившихся к
выступлению, чтобы возможно меньшее число подчиненных лиц подвести под
ответ. Всю вину и всю ответственность он брал на себя. 2-ой
генерал-квартирмейстер Ставки, полковник Плющевский-Плющик рассказал мне
характерный эпизод:
Все вызовы надежных офицеров из армии под предлогом обучения их
пулеметному делу были сделаны Романовским, за его подписью, хотя это
входило в обязанность П.
П-ка. Эти подписи впоследствии послужили серьезнейшим поводом к
обвинению Ивана Павловича. "Он сознательно спасал меня - говорил П. П. -