"Мигель Делибес. Письма шестидесятилетнего жизнелюбца " - читать интересную книгу автора

на шею толстый шерстяной шарф, чтобы уберечь мое горло от резкой смены
температуры. С детства я был весьма чувствителен к холоду, вернее говоря, к
холоду и к жаре. Я хотя и пикнического телосложения, но, по сути своей,
гипотоник и очень подвержен воздействию крайних температур. Ноги у меня
мерзнут аж с октября и до самого мая. А что и говорить о жаре? Летний зной
меня изматывает, буквально иссушает, а по ночам в кровати раздражает даже
постельное белье. Причем альтернатива эта не имеет решения: одеяло не дает
мне забыться сном, однако, отказавшись от него, я простужусь. Так или иначе,
моя покойная сестра Элоина ошибалась, укутывая меня шарфом, ибо хотя
последствиями и расплачивалось мое горло, но отнюдь не оно было проводником
холода. Поначалу я считал, что холод проникает в меня через ноги, и положил
себе тогда надевать высокие шерстяные чулки, какие носили в нашем селении
пастухи. Позднее я решил, что все дело в голове, и, хотя волосы у меня и
сегодня жесткие и густые (правда, не без ниточки седины), стал носить кепку
с козырьком, которую не снимаю и по сей день. Это еще один из многих моих
недостатков. Прибегнув к какому-либо средству, я уже не умею от него
отказаться, и оно навсегда входит в мой образ существования, даже если факты
и указывают на полную его несостоятельность.
Но я отвлекся: с годами я обнаружил, что местом, через которое
простужаюсь, оказались (предвижу Ваше изумление, сеньора) бедра, проще
говоря, ляжки. Я простужался, естественно, не чувствуя переохлаждения, и это
вынудило меня принять меры предосторожности и носить в кармане пальто шарф,
которым я укутывал себе бедра каждый раз, как приходилось садиться. Это
стало настоящим бременем и, кроме того, породило новую угрозу, потому как,
если мне по той или иной причине не удавалось воспользоваться шарфом, я
неизбежно простужался, что в свою очередь побудило меня изобретать на ходу
новые способы утепления, которые зачастую ставили меня в весьма
затруднительное положение. Я вспоминаю сейчас, как однажды, в дни, когда
меня обошли с руководством газетой, я, завтракая с председателем Совета
доном Хосе Мигелем Остосом, почувствовал озноб и, воспользовавшись тем, что
дон Мигель находился в уборной, накрыл себе бедра двумя салфетками, его и
своей. Когда мы приступили к еде, мэтр извинился и принес другие, но я
провел завтрак, больше следя за тем, как бы скрыть свои три салфетки, нежели
за словами председателя. А сколько других похожих ситуаций мог бы я Вам
рассказать!
Моя покойная сестра Рафаэла, младшая, которая была школьной
учительницей и женщиной чрезвычайно хорошенькой, всякий раз, как наезжала в
дом, советовала мне одно и то же: "Ухе, - так она звала меня, - ты покончил
бы с этим раз и навсегда, надев длинные кальсоны с начесом, какие носили дед
и отец". Однако у всех нас есть, сеньора, свои предубеждения, и одно из моих
состоит в неприятии преждевременной старости со всем тем жалким, что она
приносит с собой. Причем отнюдь не потому, что считаю это задевающим мое
достоинство, как могло бы показаться, а из элементарных эстетических
соображений. Даже сегодня, находясь на пороге так называемого "третьего
возраста", являющегося, по моему подозрению, не чем иным, как все той же
старостью, я не желаю мириться с этим. Да если я уступлю в подобных вопросах
в мои шестьдесят, что, по-Вашему, станется со мной, сеньора, к восьмидесяти?
Эта моя склонность оттягивать критический момент, предоставляя всему идти
своим чередом, вселяет в меня известную уверенность. Так что я не принял
совета моей сестры, однако это отнюдь не означает, сеньора, и Вы уж