"Мигель Делибес. Письма шестидесятилетнего жизнелюбца " - читать интересную книгу автора

семейства осмеливалась появляться на людях в крошечном бикини. Пойми, не то
чтобы я был шокирован, в подобных вопросах я человек современный и
либеральный, но, поскольку в ту пору столь откровенные купальники носили
мало, было логичным вообразить, что твой снимок сделан не так давно.
Какой-то снимок! Кто поверил бы, что придет день, когда простое изображение,
чепуховая карточка заставит меня потерять рассудок? И тем не менее сама
видишь. Где бы я ни был, не проходит и часа, как я заглядываю в кабинет,
чтобы погрузиться в созерцание. И после стольких подробнейших исследований
могу сказать, что в тебе меня поражает не только гармоничность и гибкость
тела, но и свежесть, которую словно излучает твое лицо. На нем нет морщин,
даже непременных (?) "гусиных лапок" у глаз, как нет и складок в уголках
губ, неизбежных после пятидесяти, тем паче у человека, который, по
собственному признанию, "много смеялся". Смех и слезы оставляют следы,
дорогая, только боги неподвластны этому закону. А что и говорить о твоих
глазах, синих, как море, блестящих, колючих? Куда исчез из них мутный осадок
зрелости? Самый живой глаз с годами сначала блекнет, а затем потухает.
Складка губ, особенно глубокая, - вот цена опыта. Похоже, любимая, ты
напрочь лишена опыта, и это умиляет меня, поскольку ты видишься мне
простодушной и невинной, как дитя.
Ты говоришь, снимок сделан в Пунта-Умбрии? Мне довелось побывать там
как-то в связи с конгрессом журналистов в Ла-Рабиде. В один из дней нас на
автокаре привезли в Пунта-Умбрию на экскурсию. Это было давно, много, может,
двадцать лет назад, но у меня сохранился в памяти смутный образ этого
селения, напоминающего о тропиках стоящими на песке домами на высоких
опорах, а также палящей, иссушающей жарой, сменившейся к вечеру нашествием
прожорливых москитов. Похоже мое воспоминание на действительность? Хотелось
бы получить твое описание, чтобы иметь возможность представить тебя в
конкретном месте пляжа.
Сегодня мне с утра нездоровится. Я сомневался, рассказывать ли тебе об
этих прозаических вещах, но в конце концов решился, так как мне
представляется недостойным начинать наше общение с недомолвок и мысленных
оговорок. Дело в том, дорогая, что я страдаю запорами, сильнейшими,
непробиваемыми, чудовищными, мучающими меня с детства. С годами мой недуг
усилился настолько, что если я не приму никаких мер, то может пройти не одна
неделя, прежде чем я испытаю эту надобность. По словам доктора Ромеро,
бездеятельность моего кишечника - еще одно проявление невро-вегетативной
дистонии, причиняющей мне столько огорчений. В таком состоянии я не могу
облегчиться, если не приму слабительное, однако, принимая его каждый день, я
вызываю раздражение ободочной кишки. Человеческое тело - деликатнейший
механизм, и налаживать его можно до бесконечности. В последнее время я
положил себе принимать раз в два дня, перед сном, по ложечке Васиола, около
двадцати пяти капель. Это лекарство назначил мне доктор Ромеро, с тем чтобы
я удостоверился, какое количество капель оказывает на меня действие, и затем
понемногу снижал дозу, пока не приду в норму. Однако бывают дни, когда меня
прорывает с восьми капель, а в другие разы даже пятьдесят не могут разбудить
мой кишечник. В таких случаях приходится для усиления действия пользоваться
свечами. Перед этой грустной картиной отступился даже доктор, поначалу
рвавшийся перевоспитать мое упрямое чрево, хотя я устал ему повторять, что
расстройство кишечника у меня врожденное и потому неизлечимо. С этими
нарушениями нервного характера нет никакой жизни. Любой поездки, небольшой