"Мигель Делибес. Письма шестидесятилетнего жизнелюбца " - читать интересную книгу автора

события и происшествия. Это была по-настоящему творческая работа. Не
располагая ничем иным, кроме сюжетного ядра, редактор не мудрствуя лукаво и
с помощью одного лишь своего воображения разукрашивал его, как мог,
различными подробностями. По дороге в наборный цех, на лестнице и особенно в
подземном проходе, я с жадностью прочитывал порученные мне материалы,
поскольку чувствовал самый живой интерес к печатным текстам. Так началось
мое журналистское образование, и сегодня я с полным правом могу заявить, что
дорога из редакции в цех - длинный коридор, несколько пролетов железной
лестницы да сырой подземный проход - и была моим университетом. Два года
спустя в газете произошло важное нововведение: установка первого телетайпа.
Можете ли Вы вообразить себе, мой друг, что означало подключение к работе
механизма, который сам по себе воспроизводил типографским шрифтом то, что
некто отстукивал из Мадрида? Самопишущая машина! Подлинная революция! С ее
установлением пришел конец телеграммам, но также, увы, было покончено и с
воображением. Объем новостей стал чрезмерным, в иные вечера - просто
неохватным. Теперь нужно было производить отбор. Редактору следовало уже не
раздувать материал, но, напротив, "выгонять воду", делать выжимки, поскольку
в те годы газета выходила на шести полосах, а информация с телетайпа
требовала куда большего объема. Содержание работы стало, таким образом,
противоположным. Но сама она тем не менее оставалась столь же увлекательной,
и я глаз не спускал с валика телетайпа, где буква за буквой писалась история
нового дня. В перерывах я разрезал бесконечную ленту на полосы, потом делил
на небольшие отрезки и наклеивал на четвертушку листа, после чего отдавал на
редакцию. Позже, по дороге в цех, я смотрел, что выкинуто, а что, наоборот,
вынесено в подзаголовки, и таким образом учился выявлять главное, постигал
значение анализа как упражнения для ума.
Редакторы и наборщики приняли меня хорошо, и все, включая и главного
редактора Иларио Диего, человека с трудным характером, который так глупо
погиб впоследствии, споткнувшись на ровном месте и ударившись затылком, -
все ценили меня. Вскоре затем по моей просьбе дон Хуан Геренья предоставил
мне место ночного курьера, что дало мне возможность непосредственно
присутствовать при свершении действа, которое с первой минуты привело меня в
восхищение. Так я познакомился с процессом верстки, со стереотипией, с
изготовлением печатных форм и матриц и, наконец, с кульминационным моментом,
под утро, - печатанием тиража. Из ночи в ночь в полном самозабвении наблюдал
я за этим священнодействием, а по воскресеньям, когда мы не работали, мне
словно бы не хватало чего-то. Мне уже необходимы были, как воздух, запах
свежей краски, вид крутящихся барабанов, грохот ротационной машины,
нескончаемое треньканье звонков, да и вообще та атмосфера возбуждения, что
царила каждую ночь до рассвета. Около четырех утра я уходил домой, неся в
руках дневную газету, еще пахнущую свежей краской. Несмотря на поздний час,
моя сестра Элоина поджидала меня на ногах и, хотя я был уже далеко не
мальчишкой, спешила обнять меня, приласкать и заставляла рассказывать ей в
подробностях все новости прошедшего дня.
К тому времени я целиком заслужил доверие своих сотрудников, и редкий
день проходил без того, чтобы наш директор дон Фернандо Масиас, сеньор
Эрнандес или Бальдомеро Сервиньо (ставший впоследствии таким верным, таким
близким моим другом) не поручили мне редактуру какой-нибудь заметки. Однажды
директор похвалил составленный мной краткий комментарий, и это стало для
меня настоящим событием, ко мне словно пришло признание, я возгордился,