"Вячеслав Дегтев. Белая невеста (Романтическая повесть) " - читать интересную книгу автора

заботах, как будто расстались мы вчера и никого у нее нет роднее меня.

"На заре туманной юности всей душой любил я милую..." - несется над
гладью моря. А я писал, что до сих пор помню тот октябрьский теплый вечер,
когда звали ее Аленкой, и наше стояние у калитки, где дремали плакучие
задумчивые ивы, и одинокий месяц плыл в зыбучем тумане, и наши совсем еще
детские мечтания о будущем, и мои слова о сокровенном, ставшие впоследствии
вещими, что вот стану взрослым и сделаюсь писателем (почему именно
писателем - да кто ж его знает?), напишу о казаках и об индейцах (о казаках
уже написал), и что она... она будет моей неизменной музой белокурой...
Однако этому не суждено было сбыться. "Не говори, что сердцу больно...".
"Ах, меня не греет шаль..." - звучат старинные забытые романсы. А вот -
"Гори, гори, моя звезда. Звезда любви заветная..." Я перепутал в армии
письма, положил не то письмо не в тот конверт - и все рухнуло карточным
домиком. Увы нам, увы!
Писал, что второй год приезжаю в Геленджик в надежде встретить ее,
встретить случайно. "А по-над Доном сад цветет..." Хожу, брожу, шатаюсь
неприкаянно чуть ли не круглые сутки по рынкам, по магазинам, по переулкам и
проулкам, забредал даже на Тонкий Мыс, к грекам, и в Прасковеевку, к
Скале-Парусу, - нет ее нигде, моей отрады, нет нигде. Хотя я точно знаю, я
чувствую, что живет она, находится где-то совсем рядом. "Живет моя зазноба в
высоком терему..."
Я писал, зная, что встреча не принесет нам ничего хорошего. И она тоже
это знает наверняка, потому и не дает мне ни адреса, ни телефона
геленджикского. А звонит сама - от матери, из станицы. Не принесет наша даже
случайная встреча нам ни счастья, ни успокоения, уж очень много времени
прошло, жизни наши слишком уж разные, слишком разные у нас судьбы. Но я хочу
этой встречи, может, последней в жизни встречи, хочу, хотя и боюсь, боюсь
разочарования, но все равно ищу ее, ищу и боюсь найти...
Я написал что-то еще - много получилось, - с обеих сторон исписал
листок, выплеснул на клетчатое двухмерное пространство всего себя, все свое
безмерное чувство, - да, я писал, пока не закончилась бумага. А потом
свернул из той исписанной бумаги кораблик и бросил его в море.
Тут и появился мой знакомый музыкант. Узнать его сегодня было трудно.
Он пришел в необычном, экзотическом костюме: на нем были узкие черные брюки,
обшитые замысловатыми витыми узорами из галунов, полусапожки на высоких
каблуках, белая шелковая рубашка с богатой вышивкой, короткая куртка с
серебряными пуговицами, расшитая бисером, с яркой бахромой на рукавах, и
широкий узорчатый пояс. Красный шейный платок был похож на пионерский
галстук, на голове скрывала седину и морщины ослепительно-белая шляпа
диковинной формы. Рядом с ним находился индеец Коля, одетый тоже в пеструю
смесь всего латиноамериканского и индейского. Они так уверенно и привычно
держали себя в этой экзотической одежде, что ничего маскарадного и
экстравагантного в этом не чувствовалось. В руках у них были гитары какой-то
странной непривычной формы - присмотревшись, понял, что гитары как раз
индейские, с кузовами из панцирей броненосцев. Они ударили по струнам, и я
словно провалился в сельву. Исполняли они, как было объявлено, вещицу Вила
Лобоса: "В дебрях Амазонии".