"Вячеслав Дегтев. Белая невеста (Романтическая повесть) " - читать интересную книгу автора

Димитриевича. На агрессивном фоне безликой и бесполой американизированной
поп-культуры для "хавающего пипла" - вдруг неизвестно где и незнамо откуда -
яркие осколки былого величия русской культуры и русского духа. Да, для меня
это было по меньшей мере странно.
Наутро я пошел в библиотеку и прочитал все, что было о гитарных школах,
о всех видах гитар, в частности, об испанской и о всех ее разновидностях,
прочитал все о фламенко, узнал все виды фламенко. Узнал про итальянского
композитора, который жил в Аргентине, по фамилии Берутти, у которого есть
опера "Тарас Бульба" (кстати, еще у него есть опера о памперо, которая
называется "Пампа"). Узнал, что в России живет композитор по фамилии Кортес,
у которого написан балет "Последний инка". Узнал также, что в Испании
считается непозволительным играть классические произведения в стиле
фламенко, такому музыканту объявляют бойкот и не подают руки. А вот в
Латинской Америке стилем фламенко играют совершенно все, вплоть до Моцарта и
Бетховена, которых узнать без привычки, конечно же, трудновато. Оказалось, у
фламенко несколько самостоятельных стилей-разновидностей. Это солеарис с
разновидностями: марабас, караколес, белериас; сигирийяс с разновидностями;
фандангос и тангос с разновидностями, среди которых румба хитана и самбра
гарандина. И что чуть ли не в каждом регионе Латинской Америки существуют
свои стили фламенко... И еще. Говоря о фламенко, один видный специалист
отметил, что это по сути своей варварские аккорды, но в то же
время -"удивительные открытия никогда не предполагавшихся возможностей".
После библиотеки я в очередной раз испытал чувство тоски от своего
невежества. Сколько есть на свете еще такого, о чем я - ни сном, ни духом. И
все это лежит-пылится в какой-то заштатной районной библиотеке, а рядом, в
сотне шагов, на пляжах развалились тысячи распаренных тел, поглощенных
чтением всяческой макулатуры. О, до чего ж еще несовершенен человек!
С такими мыслями дошел я до знакомого кабачка. На моем столике увидел
табличку - "забронирован". Уже хотел было поискать другой столик, как вдруг
официант, бросив на ходу мне "здрасьте", убрал у меня перед носом табличку и
поставил бокал моего любимого "Сталинградского" темного. Мелочь, как
говорится, пустячок...
Старого музыканта не было на месте. Я сидел за "своим" столиком,
смотрел в даль синего моря, на зеленоватые покатые волны, на паруса одиноких
яхт, которые, как легкокрылые птицы, чертили вдали ясный горизонт, кроили
лазурный окоем, который казался только что созданным, до того
неправдоподобно-чисты и ярки были краски, - и что-то рыдающее звучало во
мне, что-то давешнее, восторженно-болезненное, некая старинная, возвышенная
музыка, меланхоличная, до спазмов знакомая, чарующая мелодия полнила душу,
какое-то странное, болезненное чувство не давало расслабиться и бездумно
наслаждаться быстротекущей, с каждой минутой истончающейся, но все равно
такой сладкой жизнью, истекающей, сочащейся, подобно морскому прохладному
ветерку сквозь прорехи нагретого матерчатого тента... Не отдавая отчета в
том, что делаю, я вырвал из блокнота чистый листок и стал изливать на него
то, что не давало покоя, что полнило в последние дни сознание, хотя,
казалось, все давно уже уснуло и лежало, притаившись, далеко-далеко
запрятанное, на самом донышке души. Я писал письмо той, с которой помню всю
свою жизнь, той, которая - я это знаю - до сих пор любит меня, не зря ведь и
детей нарекла моим именем - Вячеслав и Владислав (но дети не мои!), которая,
когда приезжает в станицу к матери, звонит мне и рассказывает обо всех своих