"Михаэль Деген. Не все были убийцами (История одного берлинского детства) " - читать интересную книгу автора

рассказал матери о том, что с ним сделали. Шепотом - он вынужден был дать
расписку в том, что никому не расскажет о том, что пережил в лагере.
Через четыре недели после того, как отец был помещен в концлагерь
(кажется, это был день капитуляции Польши), комендант лагеря позволил себе
"немного пошутить". Барак, в котором содержались евреи, был
загерметизирован. Все его окна и двери была наглухо заколочены. Заключенные
- барак был забит людьми до отказа - были брошены на произвол судьбы. Через
три дня двери барака внезапно распахнулись. У входа стоял комендант лагеря,
а у его ног - наполненные водой ведра. "А ну, кто может выдуть целое ведро?
Но смотрите: не справитесь - потом костей не соберете!" - крикнул комендант.
Отец вызвался в числе первых и, разумеется, не справился. Тогда
эсэсовцы набросились на него, били по животу и по грудной клетке и отпустили
только тогда, когда поняли, что он не выживет. Через два месяца отец в
страшных мучениях умер. Даже в больничном дворе было слышно, как он кричал
от боли.
В те дни я вообще не видел матери - она все время пропадала у отца в
больнице. Заботу обо мне взяла на себя ее сестра, моя тетка. Она была
довольно скупой женщиной. Когда я стянул из теткиного кошелька двадцать
марок, чтобы купить себе духовой пистолет, она с возмущением сообщила об
этом матери. Страшно рассердившись, мать рассказала о моем поступке отцу. И
до самой смерти он не хотел больше видеть меня, хотя мать умоляла его не
придавать этому особого значения: "Ведь он еще ребенок!"
Больше отца живым я не видел.
Во время похорон я глядел на грубо сколоченный дощатый гроб, не желая
верить, что в нем лежит отец. Когда мне сказали, что нужно бросить на гроб
горсть земли, я сделал это. Мать была словно помешанная. "Зачем ты бросил
эту грязь на своего отца?" - закричала она и спрыгнула в могилу. Ее насильно
вытащили оттуда. Друг нашей семьи, учитель начальной школы Ганс Кохман
безуспешно пытался образумить мать. Больше всего мне хотелось убежать, но
мои ноги словно приросли к земле.
Долгое время мы с матерью говорили лишь по необходимости. Даже позднее,
когда в доме на Айзенахерштрассе мы были вынуждены жить в одной комнате, мы
старались как можно меньше разговаривать друг с другом. Я был очень привязан
к отцу. Больше, чем к матери. Или сегодня, после всего пережитого, мне это
только кажется?...
Вечером того же дня, когда мать отправили с работы домой, мы вновь
увидели "нашего эсэсовца". Он был в штатском и выглядел чрезвычайно
взволнованным. Похоже, сказал он, против евреев что-то затевается: на
следующее утро все работающие евреи должны быть арестованы на своих рабочих
местах и доставлены на Гроссегамбургерштрассе. А оттуда они будут отправлены
куда-то на восток.
Мать отнеслась к этому сообщению очень спокойно. И рассказала, что
сегодня утром бригадир отослал ее домой.
"Вы должны быть благодарны ему", - сказал "наш эсэсовец". Он попросил
мать оставаться следующие дни дома и ждать дальнейшего развития событий.
Потом попрощался с нами. Мы понимали, что больше не увидим его.
После войны его родители разыскали нас в Берлине и некоторое время даже
жили у нас. Они рассказали, что вскоре после событий 43-го года их сын
ходатайствовал о выходе из национал-социалистической партии, был арестован,
после мучительных допросов в составе штрафного батальона отправлен на