"Ирина Дедюхова. Мы сидим на лавочке" - читать интересную книгу автора

выцветшем газетном фото, вставленным бабушкой в рамку с фотографиями
родственников из Бердичева. Каждую субботу осмелевшая в перестройку бабушка
ставила перед этой рамкой тонкие свечки в крошечных блюдцах и в их свете
читала нараспев старинную антисоветскую литературу на идиш. Когда у Хили не
было дежурства, она сидела с бабушкой по субботам и очень надеялась, что
бабушкина вечерняя молитва дойдет и до девочки с пшеничной косой, принесет
довольство и спасение в грядущую и все последующие недели, а главное,
ободрит и утешит ее в горе. Со своей работы Хиля вынесла глубокое
убеждение, что нет ни одной женщины, у которой бы не было горя. А если пока
еще не было, так это только вопрос времени.

* * *
Какая же тонкая эта штука - счастье. Оно приходит тихо, неприметно.
Вначале бывает покой на душе, а только потом начинаешь понимать, что
это и есть счастье. Мамку на ночь Херовна брала к себе в комнату с
раскладушкой, и они с Мишей оставались одни. По обоям с крупными цветами
разбегались блики от дальнего света запоздалых машин, и опять становилось
тихо. Слышно было только, как стучит, не умолкая, собственное сердце,
задыхаясь, не справляясь с небывалым счастьем. Ночью Клава долго не спала,
глядя на пушистые девичьи ресницы Миши, мирно спящего у нее на груди. Она
боялась ненароком потревожить его сон. Эти минуты ночного затишья были
очень нужны ей, чтобы поверить своему счастью. И ребенок, что не тревожил
ее среди дня, почему-то в эти часы начинал ворочаться в животе, будто
стараясь плотнее прильнуть к спящему отцу.
А по воскресеньям у них собиралось все их звено, приходил и Авдеич, а
тетя Маша Тимохина прихватывала своего мужа с гармошкой. Да они давно уже
все стали своими. Они и на свадьбе Клавы и Миши гуляли с Тимохинской
гармошкой до самого утра. "Что стоишь, качаясь, тонкая рябина?" - душевно
выводила тетя Маша, и все их старушечье звено дружно подхватывало песню,
разворачивая ее так, что дрожали стекла, а душа пряталась пятки. Ох, как же
ложилась ихняя песня под плотницкую гармошку! А еще по воскресеньям Херовна
с мамкой пекли на всех пирожки, а Авдеич захватывал поллитру, чтобы так,
чисто символически, отметить встречу. Клава, конечно, не пила, но ее мамку
не обижали, не попрекали прошлым и отмеряли ту же стопку, что и всем.
Много чего у них там было веселого. Вдруг старухи возьмутся со смехом
припоминать, как их трест был раньше передвижной механизированной колонной,
как они по молодости в растворных узлах с крысами ночевали, как
стройбатовские солдатики их обворовывали и драки с плотниками учиняли...
Смех, да и только! Прям, почище телевизора будет!
Ах, какая же тонкая эта штука - счастье. А где тонко, там и рвется. В
тресте стали собирать бригаду на ликвидацию аварии в Чернобыле, ну и,
конечно, первым Мишу записали. Без ихней бригадирши и ее Васильича сраного
тут, конечно, не обошлось. Клава с Авдеичем в трест ходила, со стыда чуть
не померла с животом-то. Сначала обещали оставить в покое, потом опять
записали, они снова ходили везде, тогда им пригрозили, что из очереди на
жилье выкинут. А тетя Маша Тимохина рассказывала, как бригадирша кричала на
участке: "Ничего, пожила эта толстомясая замужем, пускай, как мы теперь
потопчется!"

* * *