"Борис Дедюхин. Слава на двоих " - читать интересную книгу автора

Икому в каком классе наставником быть, определил начкон: мужские секции
поручили Федору Перегудову и Филиппу. Федор был молодым, только что со
службы в армии вернулся, Филипп четвертый десяток лет разменял, но лошадей
они оба любили одинаково.
Впрочем, разве есть люди, которые бы не любили лошадей?
Лошадей любят все.
Ну - почти все, если считать, что у каждого правила непременно есть
исключение.
Да что тут доказывать! Немного найдется животных, которые бы обладали
такими безукоризненными формами - природа очень постаралась, сотворяя коня,
и не всуе сказано одним умным человеком: "Нет ничего прекраснее фрегата под
парусами, танцующей женщины и лошади на полном скаку".
Не только потому вечно будет жить при человеке лошадь, что она -
совершеннейшее создание, а потому еще, что конь - одно из самых крепких и
надежных звеньев цепи, которой мы связаны с землей, с природой.
Филипп природу знал и любил. Часто подшучивал над товарищем, уверяя,
что все птицы дразнят Федю, и когда переводил птичий язык на человеческий,
то получалось, будто и вправду так.
- Слушай, слушай, - звал он напарника, - овсянка про тебя
расспрашивает!
- Уймись! - сердился Федя, но сам удивился, прислушавшись. Казалось,
птаха выговаривает очень явственно:
"Ты Федю ви-и-идел?" - спросит и, будто получив от кого-то
отрицательный ответ, ужасается: "Ты Федю-ю не ви-и-идел?!"
Еще Филипп уверял, что зяблик свистит: "Тихо, тихо, Федя!", а иволга
нахваливает: "Вот так, Фе-едя-я-я!"
Хотя Филипп и замечательно разбирался в цветах и птицах, ему поручили
самых слабых, бесперспективных, как выражались руководители завода, жеребят,
в число которых попал и Анилин. Филипп досадовал и сердился, но помалкивал,
знал - за дело наказывают: от него разило бесперечь винищем так, что лошади
шарахались.Это и имел в виду начкон, когда назвал его недисциплинированным.
В конюшне строжайший распорядок дня - только что звонков, как в школе,
не дают: подъем ровно в полшестого - минута в минуту, и Филипп ни разу не
опоздал. Он наливал в корыто воду из крана, накладывал в подвешенные вдоль
стены колоды разный корм и принимался за чистку жеребят. Обычно он при этом
разговаривал, что очень любят лошади, а когда приходил
"недисциплинированным", то водил щеткой молча, вяло и, кажется, путал лошадь
со скребницей.
Ведь положено как? Положено щеткой несколько раз по коже сверху вниз
провести, а потом стряхнуть ее однажды о скребницу. А ему не то лень, не то
немогло с похмелья-то руку вверх вздымать для обмета по шерстке, и он один
раз кое-как и где непопадя ширкнет, а о скребницу дернет так, что за щетку
боязно. А то еще, не дай бог, случайно или понарошке, со зла самой
скребницей как саданет по телу! И при том при всем курит, смолит табачище,
дым прямо лошади в нос пускает.
Не нравилось все это Анилину, он поднимал ногу, будто в намерении
ударить, но Филипп был не из пугливых, только рыкал хрипло на это:
- Балуй! Я те-е! - и угрюмо продолжал наюлачивать щеткой.
Шваркнув скребницей об пол, переходил к другому жеребенку. Анилин
волокся следом-желал, но не умел сказать: "Филипп, ты же мне левое плечо и