"Юрий Владимирович Давыдов. На шхуне" - читать интересную книгу автора

военные моряки. Говорят по-старинному, по-рыбацки, как в Астрахани, "плот".
Гавань обнимали песчаные берега. Радужные пятна солярки, похожие на
змеиные шкурки, испестрили прозрачную воду. В гавани было тесновато от
рыбачьих судов. Рыбья чешуя усеяла склизкие трапы, как гривенниками. Шкипера
переговаривались, щурясь и длинно сплевывая за борт. Пахло тузлуком, запах
был древний, как само рыболовство.
Я увидел "Важный". Увы, никто не счел бы его миноносцем. Даже до
Цусимы. Водоизмещение? Тонн сорок, не больше. Машина? Сотни полторы
лошадиных сил. Команда? Пятеро матросов. Гм, "Важный"... А впрочем,
подумалось мне, почему бы и не так? Катер-то служебный, для начальства.
Мы оставили гавань в двадцать три с минутами. Обиженно мигнув неяркими
огнями, она истаяла во тьме, и ночь приняла нас как в мешок, глухая ночь,
без луны и звезд.
Волны казались тяжелыми, литыми. Они мерно нахлестывали по скулам
катера. Мерно и звучно, будто вторя: "А в Синем море вода солона", "А в
Синем море вода солона".
Строка позабытого стихотворения? Нет, строка из старинной "Книги,
глаголемой Большой чертеж". Давно, еще до Петра, море это звали Синим.
Я был здесь впервые. Все чудилось мне сокровенным, таинственным. А на
рассвете явилось иное: та наивная радость, что возникает просто оттого, что
ты очутился в краях незнакомых.
"Важный" послушно стукотил машиной.
Мой капитан, пожилой, усатый казах, уроженец Раима, снял велюровую
шляпу и повязал бритую голову чистым вафельным полотенцем. Внешне небрежно,
а приглядеться - с грациозной ласковостью он перекладывал штурвал.
Дни выдались облачные. Вода то искрилась, то покрывалась летучими
тенями.
Милю за милей отмеривали мы по Синему морю. Обогнули песчаный остров
Куг-Арал, где в глинобитном поселке Авань живут рыбаки казахи. Были в
поселке Бугунь; поселок приметен издалека - на высоком холме белеет
трехэтажная каменная школа. Миновали устье Сыр-Дарьи, повитое шелестом
тростников. Спустились на юг вдоль островитого восточного побережья...
В рубке "Важного" были компас, и штурманские часы, и приборы. Была,
разумеется, и карта. Если лоции писаны звенящей латинской прозой, то
географические карты сродни настоящей живописи - им не дано примелькаться.
По мне всех лучше карты, что изображают и сушу и море. Стендаль прав: редкий
пейзаж без воды вправе считаться законченным.
Обыкновенно карты безымянны. Они созданы как былины, как саги. Но та,
что была в рубке "Важного", имела пометку: составлена по карте А.И.
Бутакова.
При имени Бутакова вспомнился флотский архив. Солидный, как банк, он
высится напротив Эрмитажа, рядом с Зимней канавкой. И еще вспомнился
военно-исторический, в Москве, величавый и тихий, со стенами бастионной
толщины.
Бутаковские рукописи... Некогда я слышал их шелест, как теперь с палубы
"Важного" слышал шелест камышей в устье Сыр-Дарьи. И как здешние отмели,
были желтыми поля тех рукописей, среди которых хранилась и карта.
Я поднял голову, и у черты горизонта привиделись мне зыбкие паруса
шхуны "Константин".