"Юрий Владимирович Давыдов. Головнин " - читать интересную книгу автора

еще один.


4

"...Батюшка сам отвез меня в корпус, прямо к майору Голостенному, они
скоро познакомились и скоро подгуляли. Тогда было время такое: без хмельного
ничего не делалось. Распростившись меж собою, батюшка садился в сани, я
целовал его руку, он, перекрестя меня, сказал: "Прости, Митюха".
Я цитирую записки вице-адмирала Сенявина. (Имя, кажется, известное.)
Митюха попал в корпус много раньше Васи. Но и много спустя "без хмельного
ничего не делалось". А уж если родимый батюшка напутствовал сыночка столь
куцо, хотя и по-суворовски выразительно, то сироту, надо полагать, еще
поспешнее сплавили богу на руки.
Примечательно, однако, отцовское "прости". Сенявин-отец был офицером,
сознавал, значит, что закрытое военное учебное заведение не малинник.
Начать с того, что кадет обирали каптенармусы и кастеляны. Барчата
кормились, как в худом монастыре. Но барчата не хотели играть роль
послушников и грабили окрестные огороды. Обыватели плакались начальству.
Начальство держалось нейтралитета: не пойман - не тать. Изловить же
голодного волчонка было хлопотно. Да и боязно, ибо однобрашники мстили
"шарапом". Ночь вдруг оглашалась воем: "На шара-а-а-ап!"?
Нравы военных учебных заведений не отличались мягкостью. "Будешь воином
суровым..." Современник Головкина свидетельствовал о том выразительно.
"Воспитание кадет, - писал он, - состояло в истинном тиранстве.
Капитаны, казалось, хвастались друг перед другом, кто из них бесчеловечнее и
безжалостнее сечет кадет. Каждую субботу в дежурной комнате вопль не
прекращался. Между кадетами замечательна была вообще грубость; кадеты пили
вино, посылали за ним в кабаки и пр.; зимою в комнатах кадетских стекла были
во многих выбиты, дров отпускали мало, и, чтоб избавиться от холода, кадеты
по ночам лазали через заборы в адмиралтейство и оттуда крали бревна, дрова
или что попадалось... Была еще одна особенность в нашем корпусе - это
господство гардемаринов[2] и особенно старших в камерах над кадетами; первые
употребляли последних в услугу, как сущих своих дворовых людей; я сам, бывши
кадетом, подавал старшему умываться, снимал сапоги, чистил платье,
перестилал постель и помыкался на посылках с записочками, иногда в зимнюю
ночь босиком по галерее бежишь и не оглядываешься. Боже избави ослушаться! -
прибьют до полусмерти. Зато какая радость, какое счастье, когда произведут,
бывало, в гардемарины; тогда из крепостных становишься сам барином..."
Словом, "спартанство". Прежде чем повелевать, научись повиноваться. Вот
и учились. Впрочем, не только в дежурной комнате, под розгами, но и в
классах: с семи утра до одиннадцати - теоретические предметы, с двух
пополудни до шести - упражнения.
Тот же очевидец, будущий декабрист Штейнгель, уничижителен: "Учителя
все кой-какие, бедняки и частью пьяницы, к которым кадеты не могли питать
иного чувства, кроме презрения". Сказать правду, следовало бы вывести за
скобки несколько тогдашних светочей.
Головнина восхищал математик Василий Никитович Никитин, магистр
Эдинбургского университета. Профессор был соавтором известного учебника
тригонометрии; учебник еще пахнул типографией в год поступления Головнина в