"Юрий Владимирович Давыдов. Головнин " - читать интересную книгу автора

правительства надежный охранный документ.
Головнин поехал в Лондон. Скрипучие дилижансы (англичане окрестили их
морским чином - "комодоры") не отличались торопливостью. Лейтенант
раскошелился и полетел на почтовых. Каждые восемь миль ждала подстава.
Возница трубил в рожок, красные колеса стучали по ровной дороге.
Головнин думал обернуться в неделю. Оно бы так и вышло, когда б не
проволочки в коммерческом ведомстве: "Диане" следовало получить добавочный
провиант.
Капитан Лисянский хватил лиха с английских мздоимцев. "Всяк, кому токмо
было время, брал с нас без совести", - вздыхает он в своем рукописном
дневнике. Головнин резче Лисянского: "Все знают, что подлее, бесчестнее,
наглее, корыстолюбивее и бесчеловечнее английских таможенных служителей нет
класса людей в целом свете".
Командир "Дианы" застрял в Лондоне на три недели. Впрочем, задержка
принесла ему и некоторое успокоение. Газетные пугающие сообщения
оказывались, судя по некоторым признакам, напраслиной. Англия ожидала из
Средиземного моря дружественную эскадру Сенявина. В Портсмуте уютно
отстаивался фрегат "Спешный" с деньгами для Сенявина - ни много ни мало, а
два миллиона золотом и серебром. Вот уж завидный приз! А "Спешный" не спешил
вон из Англии. Стало быть, нечего дуть на воду. Есть ли нужда в "паспорте"
для шлюпа? Однако береженого бог бережет. Головнин исхлопотал "охранную
грамоту". Увы, впоследствии она обернулась филькиной грамотой.
Выход из Ла-Манша и ныне не считается прогулкой. Суда, идущие в
Атлантику, берут лоцманов. Головнин лоцмана не взял. Самонадеянность? Быть
может. Но и отличное знание, благоприобретенный опыт.
Скалами мыса Лизард обрывалась Англия. Европа исчезла за кормой.
"Нельзя было не приметить, - рассказывает Головнин, - изображения печали или
некоторого рода уныния и задумчивости на лицах тех, которые пристально
смотрели на отдаляющийся от нас и скрывающийся в горизонте берег".
"Диана" вышла в Атлантический океан.
Стоял ноябрь 1807 года.


2

Стихотворец Вяземский побывал однажды на русском военном корабле.
Язвительный князь пропел вдруг такой дифирамб:
"Я был в восхищении и сердечно жалел, что не посвятил себя морской
службе. Вот поэзия в мундире! Военное сухопутное ремесло возвышается в
военное время; гражданский мундир - не лакейская ливрея в тех только
государствах, где царствуют законы и свободы; должность моряка имеет во
всякое время много поэзии, то есть смелости и благородства. Он завсегда
имеет перед собою сильных врагов (лучше бы: могущих) небо и море. С ними
честному человеку весело ладить и бороться".
Много верного! В самом деле, уж служить, так не в лакейской ливрее.
Море и небо распрямляют плечи. Они создают иллюзию избавления от ярма
"земного тяготения". Но поэт Вяземский был пассажиром, он не заметил
"безмундирной прозы", требующейся от "поэзии в мундире": тяжелой физической
работы, привычки к смерти, от которой отделяют лишь дюймы корабельной
обшивки.