"Юрий Владимирович Давыдов. Головнин " - читать интересную книгу автора

При Петре что сделали, то еще, худо-бедно, держалось, а так-то... Пушки
изъедены ржой, деревянные станки трухлявые. Гарнизонные солдатики - тощие,
унылые, в дырявых мундирчиках болотного цвета. У крепостных ворот, в ветхой
будочке какой уж год все один и тот же служивый; пропитанье свое добывал он
продажей табачка-деруна. Да и в других караулах стояли по неделям. И то
сказать, зачем главного-то командира трудить разнарядкой на всякий день?
Подмахнул ее субботним вечерком - да с колокольни долой. И говорили про
некоего бессменного заплесневевшего стража: "А Прохору Лежневу быть
по-прежнему.
В окна казарм дождь бьет, окна не слезятся - там и сям вместо стекол
вощеная бумага. На улицах, как на проселке, чмокает. Над крышами сизый дым
изорван в клочья. Со второго и третьего этажей Итальянского дворца скучно
глядеть на опустевшие, исчерканные грязным барашком кронштадтские рейды.
Головнин в ученье не только успевал, но и преуспевал. Во всем его
жизненном деле, как и во внешнем облике, усматриваешь кряжистую
основательность. Один как перст. И надежда лишь на себя. Все это глушило
отраду отрочества. Но и лепило натуру твердую, устойчивую.
В девяносто втором состоялся очередной выпуск из корпуса. По числу
баллов Головнин занял второе место. По числу годов - последнее: ему еще и
семнадцати не стукнуло. Однокашники надели мичманские мундиры. Василию "за
малолетством" в мундире отказали. Самолюбие его страдало.
Нет худа без добра - пословица для несчастливцев. И все-таки "добро"
отыскалось. Не потому, что сделали унтер-офицером и тем повысили годовое
жалованье вчетверо, до двадцати четырех рублей серебром. Нет, в другом.
Корпусной профессор Никитин взялся (помимо математики) учить доброхотов
английскому языку. О пользе знания иностранных языков произнес Никитин речь
"сильную и убедительную", как отмечает Головнин. Василий зажегся. Терпения у
него достало бы и на полроты. Обнаружились и лингвистические способности. Он
быстро продвигался в шхерах грамматик и лексиконов.
И тогда же; в последний год, прожитый под кровлей Меншикова дворца,
завладела Василием страсть к путешествиям. Эта душевная потребность никогда
не угаснет. Будет постоянной. Как пассаты. Как глубинные течения.
Есть стихотворение в прозе "Гавань", напоминающее приморский осенний
закат. Шарль Бодлер воспел аристократическое наслаждение усталого человека.
Человек этот созерцает ритм и красоту гавани, вечное движение волн и
кораблей, вечное движение отплывающих и приплывающих. Лирический герой
Бодлера невраждебно противостоит тем, "в ком еще сохранилась воля жить,
стремление путешествовать или обогащаться".
"Воля жить" сопрягалась у Головнина со "стремлением путешествовать".
Обогащение исключалось, коммерческих удач он не искал. Говоря романтически,
ветер странствий полнил паруса его судьбы. И дунул сильным порывом после
святок 1793 года: 19 января Адмиралтейская коллегия приказала сержанта
Василия Головнина, "выключа из корпуса, произвесть в мичманы".
Облаченный в белый мундир, он снимал круглую шляпу в адмиральских
прихожих и, по тогдашнему обыкновению, смиренно благодарил начальство,
обещая служить по долгу чести и присяги.


Глава вторая