"Юрий Владимирович Давыдов. Бестселлер" - читать интересную книгу автора

слезница гречанок верных: так, мол, и так, великий Сталин, мужья и сыновья
все как один боролись за социализм, теперь же изнывают на островах и
островках; великий Сталин, друг всех узников, мы просим, помогите...
Валившие осину под надзором упырей до слез смеялись над этой слезницей...
Да, климат не сравнишь. Но ведь и там, на Средиземном море, случались бури.
Апостол Павел, неутомимый путешественник, бывал уж в переделках. Авось
Господь спасет и в этом, четвертом путешествии.
Власть предержащая равняла его проповеди с подстрекательствами к
мятежу. Ни дать, ни взять статья 58-я. Такая же, как и у нас, безбожников,
под сению осин. Апостола намеревался судить Синедрион. Тот суд, что передал
Христа на суд Пилата. Однако Павел добился судоговорения имперского там, в
Риме, где кесарю - все кесарево... А я, прошу мне параллель простить, я,
отпетый Особым совещанием, воззвал из-под осин- меня судили, мол, заглазно,
пусть я предстану пред судом хотя бы и мундирным, военным, но очным.
И Павла, и меня отправили этапом. И он, и я вчинили б явку добровольно.
Э нет, шалишь, изволь-ка под конвоем. Апостол на то он и апостол, чтобы к
нему приставлен был не рядовой, а сотник. Меня же, мелкого врага народа,
принял под надзор ефрейтор.
Евангелист Лука, биограф Павла, удостоверил: сотник Юлий был
человеколюбцем. Ефрейтор... Гм! На пересылке знакомые из уголовных сумели
передать мне пачку чая, а он отнял, чтоб я не чефирил. Вот сволочь!

* * *

Теперь вернусь в отель "Британик". Ну, тот, в Неаполе который. Я где-то
указал и адрес. Никто из вас мне не писал, что иногда не огорчительно.
Страну я чуял, но к вечеру не чуял ног. Усаживался на террасе,
неторопливо, не по-русски пил вино, рассеянно следя Бог весть за чем, но
надо полагать, за солнцем - оно, совсем-совсем уже нежаркое, садилось где-то
там, за Капри.
В тот вечер, как и давеча, я услаждался культурным винопийством, а
также наблюдал Залив, Везувий, Корабли. И проникался прощально-ясным, как
бабье лето, чувством к жизни, которую уж лучше терпеливо объяснить, чем
переделывать, не объяснясь с ней толком.
И вдруг... Точней, не вдруг, а как-то исподволь я ощутил отсутствие
Везувия на скате неба. Не враз, однако, и без промедления я осознал, что вот
же он, Везувий, а только, черт дери, вулкан-то не дымится, как при Понтии
Пилате, пребывающем в отставке, владельце виллы, рукою до Неаполя подать, а
именно в Путело, теперь вам скажут Puzzuoli.
Везувий, повторяю, не дымился, как будто бы французский классик уж внес
поправку в свой рассказ. И оттого, наверное, ко мне причаливал какой-то
текст. Он зыбким был. Как не понять? Текст не имел еще балласта из свинца
подтекста. Приплыл же и причалил корабль "Диоскуры".
Кораблям не дано примелькаться. Но этот оскорбил бы мариниста. Он не
вбежал, как покоритель моря, стопоря машины, не взбурлил винтами. Судно едва
тащилось, коренясь на левый борт; опасный крен, как и на правый; а малый
парус был изодран вдрызг.
Нельзя, ей-ей, не испытать сочувствия. Но вместе с тем щемило и
предчувствие. Забыв вино, прощальный взгляд на жизнь, я в этих "Диоскурах"
различил черты невольничьего корабля. Мерещилась мне "Ялта", а вслед за