"Дж.Мэдисон Дэвис. Заговор Ван Гога " - читать интересную книгу автора

чувствовать ее. С другой стороны, вы бы допустили ошибку, заявив, что Ван
Гога нельзя оценить по достоинству, не владея историческими знаниями в
полном объеме.
"Дитя мое?!" Хотя Эсфирь передернуло от столь снисходительного
обращения, она сумела вовремя прикусить язык.
- Как никогда раньше, - продолжал Турн, - его работы говорят нам о
тревоге, в которой живет человек в этом мире. Все кажется странным, порой
чудесным, но лишь в минуты ослепляющего, упоительного прозрения открывается
нам подлинная картина мироздания - этого детища Господа Бога. Ван Гог был
пророком. Он увидел то, что оказалось недоступным для других. Он распахнул
нам глаза на творение божественного разума, что окружает нас со всех сторон.
Он...
- Антуан говорил, что его техника... - решил вмешаться Хенсон.
- Техника! Что техника! Можно подумать, густые краски и голубые мазки
дадут ключи к пониманию Бога! Мой друг Жолие никогда не сумеет проникнуть в
сущность Ван Гога, ибо она полностью кроется в ощущении, в чувстве.
Торн пошевелил своими толстыми, как сосиски, пальцами.
- В Антуане слишком много французского. Классицизм французских полотен,
французское мышление... Это его шоры, сквозь которые он не различает расовую
память, подлинную суть личности.
Эсфирь искоса взглянула на Антуана, потом на Хенсона. Упоминание о
расовой памяти само по себе могло прозвучать оскорбительно для любого
слушателя, не говоря уже о негре, работающем в очень даже белом мире
европейского искусства. Антуан, впрочем, выглядел так, словно беседа его
забавляла. Хенсон же нахмурился, как если бы пытался вникнуть в смысл
высказываний Турна. Может быть, он на пару с Эсфирью просто ошибся в
трактовке слов?
- Я всегда говорил и буду говорить, что Сезанн намного превзошел Ван
Гога. А потом, как так вышло, что Ван Гог стал великим? Он переехал во
Францию! - непринужденно заметил Жолие. - Он учился среди таких мастеров,
как Моне и Сера. А ведь они до такой степени проникли в классицизм, что лишь
им одним был виден путь, как выйти за его границы.
Турн состроил такую мину, будто проглотил живую ящерицу и сейчас
готовился выплюнуть ее прямо в лицо Антуану.
- Нет, это все как-то очень уж утонченно, мне в жизни не разобраться, -
решил перехватить инициативу Хенсон. - А можно вас попросить дать оценку
насчет одной картины? Это правда Ван Гог?
- Мы не раз дискутировали на эту тему с доктором Турном, - любезно
пояснил Антуан. - В Праге. В Риме.
Турн, похоже, своим молчаливым согласием решил просто подтвердить
текущий статус-кво научного спора.
Кряхтя, он поднялся на ноги и вышел на середину комнаты. Затем вскинул
руку на манер римского императора, дарующего жизнь или смерть гладиатору.
- Расстелите ее у окна! И будьте осторожны, если действительно верите,
что это Ван Гог! Он писал толстыми мазками. Может потрескаться. А если
краска жидкая, то вас одурачили. Вот о чем говорит техника письма, дитя мое.
Все остальное мелочи.
Он подарил Эсфири улыбку и, опираясь на обе трости, доверительно к ней
нагнулся.
- Шутка. Впрочем, хотите верьте, хотите нет, но меня как-то раз