"Эрик Дэвис. Техногнозис: миф, магия и мистицизм в информационную эпоху " - читать интересную книгу автора

В отличие от свитков Торы, кодексы никогда не почитались в качестве
культового предмета, не почитался и язык, на котором они были написаны, -
разговорный греческий, бывший в древнем мире lingua franca, рассматривался в
качестве единственного языка Бога.[6] Христиане были куда более
заинтересованы в тексте как в проводнике для логоса, божьего слова и
трансцендентального плана. В то же время формат кодекса порождал чисто
христианское чувство религиозного авторитета. Гэмбл утверждает, что в
результате сведения всей переписки Павла в один том (а христиане начали
делать это почти с самого начала) письма, предназначенные отдельным церквям,
обрели "широковещательное" качество писания. Когда объем священных текстов
вырос, формат кодекса окончательно победил, ибо он служил великолепным
образчиком религиозного авторитета. Когда в IV веке появился итоговый
вариант Библии, переплетенная книга позволила ортодоксальным компиляторам
создать "официальное издание", которое могло нанести удар по всему
разнообразию спорных, странных или еретических текстов, особенно по тем,
которые ставили под вопрос верховный авторитет только что созданной Римской
церкви.
Хотя христианство поощряло неграмотность паствы, эта религия может быть
определена архетипом Книги: единственной, универсальной, обладающей
решительным началом и взрывной концовкой. Начиная мультимедийными
украшениями, сопровождавшими средневековые рукописи, заканчивая рыночным
успехом молитвенника и "буквального слова", оглашаемого современными
проповедниками, - медиум книги создал христианский религиозный характер,
разжигая в читателе желание повелевать и жажду трансцендентного. В отличие
от книг евреев, с их бесконечным хитросплетением комментариев и дебатов,
технология христианского слова была куда больше связана с непосредственной,
прямой передачей информации, с коммуникацией в самом идеализированном и
абсолютном смысле этого слова.
Верования, основанные на письменном откровении, приверженцев которого
мусульмане называют "людьми книги", настаивают на глубоком различии между
духом и буквой. Но реальное действие может заключаться в обратной связи
между этими довольно таинственными сферами. Чтение вдохновляет, открывает
нам глубины смысла и интерпретации, которые раскрывают "я", даже несмотря на
то что эта свобода в конечном счете ограничена рамками текста, читателя и
самого повествования. Вопреки убеждениям фундаменталистов, работа с
текстом - это сложный открытый процесс, потому что ма-шинерия текста никогда
не сможет заключить в себе и проконтролировать все собственные смыслы. Не
случайно имя Гермеса звучит в слове герменевтика - названии науки и
методологии интерпретации текста, в которой гораздо больше от искусства, чем
от науки как таковой. Когда историк религии Мирча Элиаде выражал свое
недовольство по поводу того, что "мы обречены узнавать о жизни духа и
пробуждаться к ней через посредство книг"20, он не сознавал того, что этот
живой дух во многом является духом самих книг. Чтение не может содержать в
себе религиозный опыт, но оно определенно может катализировать процесс его
получения, и однажды благодаря ему не кто другой, как сам святой Августин,
обнаружил, что он наконец обрел Господа.
Знаменитое обращение Августина запечатлено в его "Исповеди", которую
часто называют первой настоящей автобиографией. Читая эту книгу, можно
ощутить внутреннюю борьбу и тревожную саморефлексию, которой нет в античных
текстах. Похоже, что медленная алхимия книжного "я" в итоге дала результат.