"Наби Даули. Между жизнью и смертью " - читать интересную книгу автора

сознает свои злодеяния. Ведь преступнику земля всегда кажется шаткой.
Дни идут. Солнце пригревает сильней. На крыши бараков уже опускаются
стайками воробьи и бойко щебечут, переговариваясь. Весна не за горами. Я
подхожу к окну и смотрю вдаль. Над горизонтом расстилается тонкая пелена
тумана. В его дымке едва виднеются неподвижные сосны со срезанными
вершинами. А еще дальше белеют тучи, похожие на снежные горы.
Я смотрю не отрываясь, и в этих тучах мне начинает мерещиться
какая-то светлая дорога, хочется уйти по ней куда-то, покинуть навсегда
эту землю. Но стоны больных вдруг рассеивают мои грезы. Окрылившаяся было
мечта падает, не успев взлететь...
В последние дни Гриша почувствовал себя плохо, начал жаловаться на
головные боли. А сегодня с утра он мертвенно бледен. На щеках у него
появилось по красному пятнышку, губы высохли и спеклись от жара.
- Ты что, совсем заболел? - спросил я.
- Да, брат, жар у меня, наверно, - проговорил он ослабевшим
голосом. - В висках ломит.
- А, это просто так, Гриша, - вмешался Никита, - простудился ты, вот
и все. Уж если тебе болеть, такому богатырю, так нам остается кричать
<капут!> - и только...
Гриша, действительно, был на редкость крепко сложен. Широкий в кости
и плечистый, он выглядел самым здоровым среди нас, хотя и похудел больше
остальных.
Я понимаю Никиту. Он просто хотел утешить друга.
- Конечно, - поддержал я его.
- Я и сам так думаю, - сказал Гриша, - авось, пройдет.
Гриша не хотел, чтобы мы тревожились, но было ясно, что у него тиф.
В обед мы сбегали за <баландой>. Но Грише не дали. Пищу отпускали
только тем, кто становился в очередь.
Мы все трое отлили Грише гречишной <баланды>.
Панченко зачерпнул ложку и поднес больному.
- Гришук, попробуй, поешь. Сегодня, брат, баланда маслом заправлена,
знаешь, какая вкусная...
- Нет, не могу, - сказал Гриша, попробовав немножко, - горчит во
рту, - и опустил голову на руки Панченко.
Мы переглянулись. Говорить что-либо уже не имело смысла. Смерть
подступила к нашему другу. Но Гриша был молод, силен, и хотелось верить,
что он не поддастся ей. Дыхание у Гриши было еще ровное, и он не бредил,
как другие.
Наши надежды не сбылись. Этот день оказался для Гриши последним.
Долго мы сидели возле него. Я то и дело набирал в тряпку снега и
прикладывал к пылающему Гришиному лбу. Снег быстро таял, и Панченко
выбегал за новой порцией.
Под вечер Гриша начал стонать и бредить. Звал кого-то по имени,
разговаривал в бреду или начинал вдруг хохотать, а то и плакать навзрыд.
Никита пытался успокоить его.
- Так нельзя, Гриша, нельзя. Хватит, уже ночь, спать пора.
Гриша не понимал.
- Горим, горим, - вскрикивал он, пытаясь вскочить с места. Мы с
трудом удерживали его.
На рассвете Гриша успокоился. Попросил убрать со лба мокрую тряпку.