"Софрон Петрович Данилов. Тоскин (Повесть)" - читать интересную книгу автора

Даша обернулась к агроному:
- Ну, что делать будем?
А вскоре в освободившуюся квартиру Тоскина переехала вдова с детьми.
- Ну, а потом поссорились мы из-за этой мебели... Если уж захочешь к человеку придраться, повод всегда можно найти.
Тоскин тяжело поднялся, медленно ступая, подошёл к двери и несколько раз повернул выключатель:
- Вот смотри!
Сразу радужно заискрились стекла серванта, и на глади тёмного полированного шкафа отразился свет хрустальной люстры с хрустальными подвесками, с похожими на свечи лампочками. У Тоскина, перехватившего удивлённый взгляд Оготоева, заметно поднялось настроение.
- Нам, когда кочевали с места на место, не до новой мебели было. Имели для себя железные кровати, для детей - топчаны. Были ещё у нас шкафы из досок, пёстрые от стёршейся краски. Были старые скрипучие стулья - вот-вот развалятся. Сам понимаешь, наверно... Когда Даша прикрывала нашу мебель разными накидками с узорами да кружевами, нам казалось, что неплохо она выглядит.
Прошлой весной - ну да, Первого мая - были в гостях у второго секретаря райкома. Это новая здесь семья, приехали они из соседнего района. Жена его тоже учительница. Они позапрошлым летом в Москве купили гарнитур импортной мебели с гнутыми ножками, медными украшениями, сверкающий полировкой. По всему видно было, очень понравилась Даше эта мебель. Но она, надо сказать правду, никогда не завидовала людям. И детей растила независтливыми. Когда из гостей возвращались, я спросил:
- Понравилась мебель?
А она сдержанно так сказала:
- Ничего, неплохая...
Вижу: говорит не то, что думает. Ведь завидовала она! Завидовала! Сущая правда это! В гостях, сидя за столом, украдкой бросала взгляд на сервант, шкафы, и еле заметно зарумянивались её щеки.
Конечно, завидовала. Что греха таить, и я завидовал. Тогда я впервые заметил, как убого, как бедно выглядит наше жилище. Даша, наверное, догадалась о моих мыслях, сказала с улыбкой:
- А шкаф, сделанный руками моего отца, всё равно лучше.
Сказано это было, чтобы успокоить меня.
"Не хуже других, ещё лучше, чем они, обставлю свою квартиру", - дал я себе зарок той ночью.
В начале лета отправился я в Якутск. Там, правда с большим трудом, добился в
"Холбосе"
выделения нашему району среди прочих дефицитных товаров и двух гарнитуров мебели производства центральных фабрик. В середине лета их и привезли в район. Председатель райпо знал о том, что это я добился нарядов на гарнитуры, поэтому сразу доложил мне. Я дал распоряжение один гарнитур доставить мне на квартиру. Ясное дело, стоимость оплатил до одной копейки. "Второй - на ваше усмотрение", - распорядился я. Тот гарнитур он, говорили, взял своей дочери. Конечно, и он имел право на это: ветеран, давно работал в торговле.
Радость моих была велика. Радовались и Даша, и дети. Хотя наша мебель была не чета той импортной, но, конечно, не шла ни в какое сравнение со старой. Старые шкафы, кровати вынесли в сарай.
Но вот через два-три дня начали расползаться разные слухи. В такой деревне, как вот этот райцентр, сплетни подобны палу, пустившемуся по прошлогодней сухой траве. О чём говорил днём с соседом на улице - вечером знают все... - Тоскин в гневе ударил кулаком по столу: - Сволочи!.. Ну, короче, разнёсся слух, что председатели райсовета и райпо присвоили мебель, предназначенную для премирования лучших доярок. Дальше - больше. Повсюду судачат, дескать, такие мы и сякие... Будто других тем нету. Эти сплетни доходят и до райкома партии. Первым секретарём райкома работал тогда очень мягкий, спокойный пожилой человек. Этой зимой вышел на пенсию, переехал в город, получил квартиру в каменном доме. Анастатов Кузьма Никитич. Знаешь его, может?
- Незнаком лично, но знаю понаслышке. Говорили, слишком уж он осторожный, сам ничего не решал, ждал, что начальство прикажет.
- Хы... Кто это тебе сказал? Много хорошего, доброго сделал он на своём долгом веку. Наказывать - да, действительно, не любил крутых мер, не по нутру ему было. Из-за этого мы иногда не находили общего языка. Слишком уж был мягкотелый. С людьми говорил так, будто просил прощенья. Даже когда надо было за дело строго наказывать, Анастатов всё твердил: "Ну, молодой, образумится, исправится", - и предлагал самую незначительную меру взыскания. За время нашей с ним работы из партии был исключён лишь один человек - и то по моему настоянию. Не знал он, ну, хотя бы как руководитель, что такое давать острастку. Поэтому при нём всю работу райсовета, райкома - без хвастовства - тянул я один. Это благодаря мне мы несколько раз брали Красное знамя республики. А награды и грамоты нашим колхозникам и совхозным рабочим?! Да они, по существу, должны были благодарить меня! Каждую кампанию я метался по району, распоряжался, ругался, кричал на отстающих и добивался всё-таки выполнения плана. А Анастатов ценил меня, считался со мной. Даже людей с работы снимал, если я настаивал на этом. Мои распоряжения при людях он никогда не отменял, никогда публично мне не противоречил. Лишь порой, после какого-нибудь особенно горячего заседания, где я высказывался резко, говорил задумчиво, когда оставались одни: "Кирик, ретив ты... Лезть напролом тоже нельзя. Не горячись..." Короче, с Анастатовым работали вместе в согласии да мире, и работали бы, наверно, и дальше так... Этот-то Анастатов вызывает меня в райком и спокойно, тихо спрашивает:
- Говорят, ты купил мебель?
Я всё, как было, рассказал ему и добавил в крепких словах, что следует проучить распространяющих сплетни, чтобы впредь неповадно было другим...
А Анастатов, как будто не слыша этих моих слов, повторял одно и то же:
- Нужно остерегаться людской молвы... Не давать людям повода для подобных разговоров...
Хорошо ему было так рассуждать. Жил Анастатов вдвоём с женой, не нуждались они ни в чём, да и много ли двум старикам надо?!
Я опять ему про наших завистников толкую, а он вдруг повернулся ко мне и опять стал перевёртывать, как оладьи на сковородке, своё:
- Ты молод, не всё предвидишь... Советую тебе, Кирик Григорьевич, быть осмотрительней. Недобрая молва, как сорная трава, растёт-разрастается...
Я усмехнулся про себя: "Плевать на бабьи пересуды!"
- Но, Кирик, при чём здесь зависть и сплетни, Анастатов тебе о другом говорил, - перебил Тоскина Оготоев.
Тоскин махнул рукой:
- Да ладно вам всем учить меня! Скажи лучше, чаю хочешь?
- Спасибо, не надо.
- Тогда, может, рюмочку?
- Нет, нет, - Оготоев замотал головой.
Тоскин налил себе из чайника чёрную, как дёготь, заварку, отхлебнул глоток и провёл ладонью по лицу.
- Постой, что рассказывал-то? А-а, как в райком ходил. Мне там оправдываться не пришлось. Сам наступал, требовал, чтобы наказали сплетников. После такого разговора с Анастатовым пришёл домой в приподнятом настроении. Открыл дверь - тишина. Позвал жену - не отвечает. Сидит в спальне за столом, проверяет тетради. Дочка, приготовив мне ужин, юркнула в свою комнату. Сижу и гадаю: "Дети, что ли, рассердили мать? Похоже, сын напроказил". Тут заходит в эту вот комнату Даша и садится напротив меня за стол, вот где ты сидишь. Смотрит на меня и молчит.
- В школе что случилось?
Молчит.
У меня сразу пропал аппетит. Когда я уже встал из-за стола, наконец открыла рот:
- Подожди, мне надо с тобой поговорить.
"Ах, вот что! Оказывается, не дети - я провинился. Оттого в квартире такая настороженная тишина. Теперь во что будет тыкать меня носом?" - думал я.
- Гарнитур где взял?
- Не взял, а купил.
- Знаю, что купил...
- Знаешь, так и всё! - вспылил я. - Ещё о чём допрашивать будешь?
- Гарнитуры эти для премирования лучших доярок...