"Всеволод Данилов. Банк [B]" - читать интересную книгу автора

И лишь сам Второв теперь неподвижно, скрестив руки, смотрел на мечущихся
перед ним людей с видом человека, которому неожиданно помогли принять
трудное решение.
- Ну, довольно мельтешить, - произнес он, и конференц-зал выжидательно
затих. Члены правления расселись по своим местам, как вышедшие из
повиновения хищники, вернувшиеся на тумбы в ожидании наказания.
Второв обвел всех сожалеющим взглядом:
- Правление объявляю закрытым. Безвременно.
И, подхватив под руку огорченного Рублева, вышел через заднюю дверь.

Правление затянулось. И теперь, опаздывая в аэропорт, Забелин агрессивно
пробивался через нескончаемые московские "пробки". Навороченный "БМВ",
требовательно сигналя, разгонял вспархивающие при его приближении "волги" и
"девятки", подобно тому как сами они - лет за десять до того неприступные,
крутые властители российских дорог - третировали затюканные "запорожцы".
"Навороченный", "крутой"! Забелин поймал себя на въевшемся сленге. Он со
стыдом вспомнил, как на последнем фуршете в Президент-отеле, желая
подольститься к собеседнику - нефтяному "генералу", компанию которого
пытался перетащить на обслуживание в банк, то и дело вслед ему козырял
выражениями типа "Лужок выволок Евтуха на стрелку", - подобно тому как
высшее общество конца восемнадцатого века переходило на французский,
признаком принадлежности к истеблишменту конца двадцатого становилось умение
"ботать по фене".
Но когда, в какой момент он, Алешка Забелин, кандидат наук, небесталанный
вроде ученый, смеясь над анекдотами о новых русских, сам обратился в
нувориша и проникся кичливым непониманием всякого, не вхожего в те круги, в
которых вращался в последние годы? Недавно при знакомстве с одним из
умнейших, честнейших людей страны он, не контролируя себя, отвлекся и по
привычке начал прикидывать, "сколько тот стоит". Новый знакомый, человек
тонко чувствующий, прервался, с сожалением посмотрел на Забелина и поспешно
откланялся.
Как-то само собой в порядке естественного отбора исчезли из круга зрения
бывшие друзья. То есть в просьбах он старался по-прежнему не отказывать, но
себе-то можно сознаться: помогал больше, чтобы снять тяжесть с себя, ну и
желательно, чтобы это не требовало чрезмерных усилий. Впрочем, неловкость
испытывал не только он. Старые знакомые при редких теперь встречах держались
по-разному: у одних, помимо их воли, то и дело проступало заискивающее
выражение просителя, ищущего подходящий момент. Другие же, напротив,
держались до неестественности шумно и запанибрата. Но и в тех и других без
труда читалось общее: для них Забелин перестал быть старым другом или добрым
знакомым. Он превратился в их шанс на лучшую жизнь.
От новых же своих сотоварищей он отличался разве что тем, что лучше их
умел не выказывать распирающее изнутри ощущение собственной значимости. Из
круга вышел круг.
В редкие, свободные от бесконечной работы минуты Забелин начал
задумываться, откуда в окружающих его людях, жирующих среди повальной
нищеты, появилось и укрепилось в последние годы ощущение незыблемой крепости
своего положения. Как же не боятся они того самого неотвратимого гнева
обнищавшего народа, которым пугали не одно поколение богачей?
А потом как-то попалась ему фраза, которую Геббельс якобы когда-то сказал