"Юлий Даниэль(Николай Аржак). Искупление (рассказ)" - читать интересную книгу автора

первым мужьям. Ну, я, понятно, обрадовался, о матери стал расспрашивать.
Хорошо. Вечер как вечер. Только смотрю я - Ирина какая-то смутная. "Что
ты, говорю, деточка, что с тобой?" А она: "Отказалась я, говорит, от одной
встречи сегодня, а потом обстоятельства переменились, я стала звонить, а
его нет". Я говорю ей: "Пустяки, мол. Погляди, какие парни бравые. Да и я
еще хоть куда". Смеется. "Я, говорит, Володичка, замуж собралась. Можно
мне по второму кругу замуж выйти?" Только мы собрались выпить с ней по
этому поводу, вдруг слышим - ваше имя назвали. Я возьми да и пошути: "Кто
это там о моем знакомом мазиле говорит?" И какая-то чертова баба
выкладывает всю эту ахинею. Я, признаться, так растерялся, что даже дар
речи утратил. И вдруг встает Ирина и говорит... В общем, неважно, что
именно она говорила. Вложила им по первое число. И я немного добавил. И мы
с нею гордо ушли, к великому огорчению хозяйки. Так что салон остался без
музыки и литературы. Проводил я её домой, а сам к Черновым. Там...
поцапались. Вот и всё. Хорошо, что я вас застал. К вам никак не могли
дозвониться эти вот - благородные либералы. Где вы пропадали?
- Я всю неделю у неё жил.
- Голубчик, Витя, Ирочка с вами - и вам всё - трын-трава! Вот когда
женщина уходит - тогда дело плохо. Ведь было со мной, было. Поверите ли,
Витя, Богу молиться стал. Господи, твержу, что ж это? Господи, помоги! А
ведь я безбожник, язычник, я толстяк, я член ССП, чтоб ему провалиться! А
тут как за горло взяло - взвыл! И ревность, ревность. Как вспомню этого
человека, к которому она уйти хотела, так меня трясет от ненависти, от
отвращения. Мне в нем всё противно было: и голос, и фигура, и манеры.
Сейчас-то я понимаю - человек как человек, неглупый, занимательный,
работник дельный, честный. А тогда! Меня мутило от одного его вида. А уж
представить её с ним вместе, с руками его волосатыми - какая это мука...
Погляжу на него - и всего передергивает, как будто он не ей, а мне плечи
целовал. Какая мука, Витя, какое несчастье...
Он замолчал, налил водку в стаканчики. Мы выпили.
- Володя, - сказал я. - Я позвоню ей?
- Не надо. Я сам позже позвоню... Да, так и страдал. Уехать хотел. Я тогда
в газете работал. Пришел к главному, "Отпусти", мол. "В чем дело?" Бога,
говорю, искать пойду. А он: "Ищи, говорит, царство Божие внутри себя, а
общественность тебе поможет". Н-да, было - быльем поросло. Я к чему это
всё? К тому, что вам, Витя, грех жаловаться, у вас есть стержень,
арматура, вы не рассыпетесь.
- Володя, - сказал я, - налейте мне еще, давайте выпьем. Вы удивительно
добрый человек, Володя.
- Нет, это не я, это климат такой. Мы, россияне, добрые от безволья, от
обреченности, от того, что всё вокруг, всё, что было и есть, - мираж,
фантомы. Всё зыбко и шатко. И злые мы от того же.
Как все алкоголики, он быстро пьянел.
Американец или швед - я об обыкновенных людях говорю - без нужды не будет
добрым или злым. У них есть конкретное, утилитарное представление о
справедливости. Они не швыряются эмоциями. Они экономят себя и время. А мы
гордимся сдуру, что не минуты, не сутки, не годы, а целую жизнь, целую
эпоху бросаем псу под хвост. Сами знаем, что дураки, а гордимся. Как мы
огрызаемся, когда нас иностранцы жалеют! Один мой приятель даже стишки
сочинил по этому поводу - его какой-то француз уговаривал, какие мы