"Сальвадор Дали. Тайная жизнь" - читать интересную книгу автора

гениальности, и оно так укрепилось во мне, что не вызывает никаких так
называемых возвышенных чувств. И все же должен признать, что эта вера во мне
- одно из самых приятных постоянных ощущений.), то же выражение беспричинной
тревоги. Мы различались некоторыми психологическими чертами. Да еще взгляд у
него был другой - как бы окутанный меланхолией, "неодолимой" задумчивостью. Я
был не так смышлен и, видимо, взамен наделен способностью все отражать. Я
стал в высшей степени отражателем из-за своей "искаженной полиморфности", а
также феноменальной отсталости в развитии; запечатлев в памяти смутные
райские воспоминания грудного младенца - эротического происхождения, я
цеплялся за удовольствия с безграничным упрямством эгоиста. И не втречая
сопротивления, становился опасным. Как-то вечером я до крови исцарапал
булавкой щеку моей дорогой кормилицы - только за то, что лавка, куда она меня
водила покупать мои любимые лакомства, была уже заперта. Итак, без сомнения,
я был жизнеспособен. Мой брат был только первой пробой меня самого,
вплотившегося в невозможном, абсолютном избытке.
Сегодня мы знаем: форма всегда есть результат инквизиторского насилия над
материей. Пространство давит на нее со всех сторон - и материя должна
упираться и напрягаться, хлестать через край до предела своих возможностей.
Кто знает, сколько раз материя, одушевленная порывом абсолютного избытка,
гибнет, уничтожается? И даже куда более скромная в своих притязаниях, более
приспособленная материя сопротивляется тирании пространства, согласуясь с
сутью своей оригинальной формы. Есть ли что-либо легче, вольнее, фантазийнее
цветения минеральных кристаллов? Но и они - продукт принуждения более
концентрированной "коллоидной среды", которая, мучая их, заключает в жесткую
структуру. Самые совершенные, самые воздушные разветвления - всего лишь
график агонии, отчаянных мук, последних вздохов материи, которая умирает, но
не сдается, последнее цветение мира минералов. Но и для розы закон тот же!
Каждый цветок распускается в неволе. Свобода бесформенна. Морфология (слава
Гете, изобретшему это слово в восторге перед творческой бесконечностью
Леонардо) - так вот, морфология открывает нам, что наряду с триумфальным
царством жесткой иерархии форм есть более анархические, более разнородные
тенденции, раздираемые противоречиями.
Так узкие и ограниченные умы были опалены кострами Святой Инквизиции, а
разнородные и анархические души несли на себе отсвет высокого огня своей
духовной морфологии. Брат мой, как я уже говорил, обладал неодолимой задумчи-
востью уникального свойства, неспособной к изменчивости, гнетущей самое себя.
Я же, по контрасту, был полиморфным искажением, живучим и анархическим. Все
мои сознательные действия выражались в чревоугодии, и все мое чревоугодие
становилось сознательным действием. Все меня видоизменяло, ничто меня не
изменило. Я был вялым, трусливым и противным. В суровости испанской мысли моя
натура искала высшее проявление полнокровных, изощренных и прихотливых
кристаллов своего неповторимого гения. Родители окрестили меня Сальвадором,
как и брата. И - по значению имени - мне было предназначено ни много ни мало
как спасти Живопись от небытия модернизма, и это в эпоху катастроф, в той
механической и обыденной вселенной, где мы, к счастью и несчастью, живем.
Если бы я мог попасть в Прошлое, Рафаэль и иже с ним казались бы мне
истинными богами. Наверно, я единственный, кто понял, почему сегодня
невозможно приблизиться хотя б ненамного к совершенству рафаэлевских форм.
Мое собственное творчество кажется мне большим несчастьем. Как бы я хотел
жить в эпоху, когда ничего не надо спасать! Но, возвращаясь в Настоящее,