"Сальвадор Дали. Дневник гения" - читать интересную книгу автора

пор, когда мои проклятия стали ядовитее его.

Четыре года, предшествовавшие моему изгнанию из семьи, ушли на неуклонное и
крайнее "духовное падение". Для меня эти четыре года были поистине
ницшеанскими. В этот период я попал в тюрьму в Героне, за то, что одна из
моих картин, показанных на осенней выставке в Барселоне, была отвергнута за
непристойность, за то, что я писал подписанные мной и Бюнюэлем
оскорбительные послания ученым и всем известным людям Испании, в том числе
нобелевскому лауреату Хуану Рамону Хименесу. В большинстве случаев эти
выпады были совершенно незаслуженными, но я таким способом надеялся
утвердить свою "волю к власти" и показать, что неуязвим для раскаянья.
Воплощением супермена для меня стала женщина - суперженщина Гала.

Когда сюрреалисты увидели в доме моего отца в Кадаке картину, которую я
только что закончил и которую Поль Элюар назвал "Мрачная игра", они были
шокированы наличием в изображении непристойных анальных элементов. Особенно
протестовала против моей работы Гала, протестовала с отталкивающей
горячностью, которую с тех я пор обожаю. Я был готов присоединиться к
сюрреалистическому движению. Я основательно изучил, проанализировав до
мельчайших подробностей, их лозунги и сюжеты. Я усвоил, что точка должна
фиксировать идею спонтанно, без вмешательства рационального, эстетического
или морального контроля. И теперь, когда я с самыми добрыми намерениями
собрался войти в состав группы, они решили ограничить меня, как это уже
случилось в моей семье. Гала первая предостерегала меня, что среди
сюрреалистов на меня будет наложено такое же вето, что и всюду. И говорила,
что в конечном счете все они буржуа. Моя творческая мощь, предрекала она,
позволит мне держать дистанцию по отношению ко всем художественным и
литературным движениям. Прислушиваясь к голосу своей интуиции, которая в то
время была точнее моей, она говорила, что оригинальность моего метода
параноико-критического анализа позволила бы любому из сюрреалистов
организовать самостоятельную школу. Мой ницшеанский динамизм мешал
прислушаться к Гала. Я категорически отказывался считать сюрреалистов
очередной литературно-художественной группировкой. Я верил, что они
способны избавить человека от тирании "практического, рационального мира".
Я намеревался стать Ницше иррационального. Последовательный рационалист, я
знал, чего хочу. Я не собирался подчиниться иррациональности, ее
нарциссизму и пассивности, в которых погрязли другие. Я был занят как раз
совершенно противоположным: боролся за преодоление иррационального. В то
время иррациональное начало завладело моими друзьями; как и многие другие,
включая Ницше, они поддались романтической слабости.

Освоив, наконец все, что было опубликовано сюрреалистами, вдохновленный
Лотреамоном и маркизом де Садом, вооруженный иезуитской добродетелью, я
вошел в группу с решимостью стать как можно скорее ее лидером.

Я воспринял сюрреализм буквально, игнорируя дискуссии вокруг крови и
экскрементов. С тем же усердием, с каким я старался стать законченным
атеистом, читая книги отца, я стал так прилежно изучать сюрреализм, что
вскоре стал "интегральным сюрреалистом". До такой степени, что в конце
концов был изгнан из группы, ибо был слишком сюрреалистом. Причины этого