"Сальвадор Дали. Дневник гения" - читать интересную книгу автора

романтическим даром, наличие которого не только не мешает борьбе с ним на
политическом уровне, но скорее наоборот. В это самое время я поделился с
Кревелем своими соображениями о каноне Поликлета и заключил их тем, что, по
моему убеждению, Поликлет был типичный фашист. Кревель ушел совершено
подавленный. Ведь он больше других моих друзей верил, что во всех моих
самых абсурдных вымыслах всегда присутствуют, по словам Рэмю, элементы
высшей истины.

Прошла неделя, а меня мучило острое чувство вины. Я понимал, что нужно
позвонить Кревелю, иначе он решит, что я солидарен с Бретоном, хотя
последний, впрочем как и весь Конгресс, не разделял моего романтического
восприятия фигуры Гитлера. За эту неделю закулисные интриги в Конгрессе
привели к тому, что Бретону запретили даже прочесть доклад
сюрреалистической группы. Вместо этого Полю Элюару разрешили представить
его сокращенный, обескровленный вариант. После этого Кревель начал метаться
между долгом перед партией и претензиями сюрреалистов. Когда я наконец
решил ему позвонить, на другом конце странный голос с олимпийским
спокойствием сказал: "Если вы друг Кревеля, берите такси и срочно
приезжайте. Он умирает. Он пытался покончить с собой."

Я схватил такси. Когда же мы добрались до улицы, где он жил, я был поражен
зрелищем, которое являла собой собравшаяся толпа. Напротив его дома стояла
пожарная машина. До меня не доходило, какая может быть связь между пожарным
департаментом и самоубийством, и, подчиняясь чисто далиниевскому ходу
мыслей, я полагал, что и пожар, и самоубийство должны были случиться в
одном и том же доме. Я вошел в комнату Кревеля, заполненную пожарными. С
жадностью ребенка Рене глотал кислород. Я не встречал никого, кто бы был
так привязан к жизни. Отравившись парижским газом, он пытался заново
родиться с помощью портльигатского кислорода. Перед тем, как убить себя, он
прикрепил к левой манжете записку, на которой четкими заглавными буквами
написал: РЕНЕ КРЕВЕЛЬ. Не соображая в тот момент, что можно позвонить по
телефону, я побежал к виконту и к виконтессе де Ноэль, большим друзьям
Кревеля, которым соответствующим обстоятельствам тоном и с предельно
возможным тактом сообщил новость, взбудоражившую весь Париж. В гостиной,
сверкающей позолоченной бронзой, обрамляющей темные оливково-зеленые фоны
Гойи, Мари-Лаура произнесла о Кревеле какие-то высокопарные слова, которые
тут же и забыла. Жан-Мишеля Франка, который немного времени спустя тоже
покончил с собой, эта смерть потрясла, и в последующие дни с ним случались
нервные припадки. Вечером в день смерти Кревеля мы вышли побродить по
бульвару и посмотреть фильм о Франкенштейне. Как все виденные мною фильмы
укладывались в рамки моей параноико-критической системы, так и он наглядно
проиллюстрировал все до мельчайшей детали признаки некрофилии в
крэвелевской навязчивой идее о смерти. Франкенштейновский монстр даже
физически напоминал его. Более того, весь сценарий основывался на мысли о
смерти и возрождении - псевдонаучном предвосхищении новой науки
фениксологии.

Война поглотила все идеологические метания. Кревель походил на завитки
папортника, которые могли распускаться лишь у края прозрачного,
завихряющегося леонардовского водоворота идеологического моря. После