"Сальвадор Дали. Дневник гения" - читать интересную книгу автора

Дети никогда особенно не занимали меня, но еще меньше привлекали их рисунки
и живопись. Ребенок-художник знает, что его картинка написана плохо. И
ребенок-критик тоже знает, что тот знает, что картинка плоха. В таком
случае для ребенка-критика, знающего, что тот знает, что он знает, что
картинка написана плохо, остается только один выход: сказать, что она
написана очень хорошо.

Благодарение Богу, в этот период моей жизни я спал и работал лучше и с
большим удовлетворением, чем обычно. Так что я обязан вспомнить о нем, дабы
избежать болезненных трещин, которые образуются по углам моего рта,
неприятных физических ощущений от слюны, скапливающейся от
удовлетворенности, вызванной этими двумя божественными наслаждениями - сном
и занятиями живописью. Да, сон и живопись заставляют меня пускать слюни от
удовольствия. Конечно же, быстрым или медленным движением тыльной стороны
руки я могу смахнуть их после райских пробуждений или одной из моих не
менее райских передышек во время работы, но я настолько бываю увлечен своим
телесным и интеллектуальным экстазом, что не могу это сделать! Отсюда
возникает пока нерешенная моральная дилемма: либо пусть усугубляются
трещины удовлетворенности, либо нужно вовремя вытереть слюну. До принятия
решения я изобрел способ усыпления, способ, который, вероятно, когда-нибудь
будет включен в антологию моих изобретений.

В основном люди, которые тревожно спят, принимают снотворные пилюли. Я
поступаю иначе. Как раз в тот период жизни, когда мой сон достиг
максимальной регулярности и вегетативного пароксизма, я с некоторой долей
кокетства решил принять снотворную таблетку. Без преувеличения, я свалился
замертво и проснулся совершенно обновленным, мой ум сверкал с новой
энергией, не ослабевающей пока не созревали самые сложные мои идеи. Это
произошло со мной утром, предшествующей ночью я принял пилюлю; дабы еще
больше переполнить чашу моего тогдашнего равновесия. А что за пробуждение в
половине двенадцатого на террасе, где я под солнцем и безоблачным небом пил
свой кофе со сливками и медом!

Между половиной третьего и пятью я отдыхал, продолжая ощущать действие
ночной пилюли. Открыв глаза, я заметил, что моя подушка мокра от обильной
слюны. "Но,- сказал я себе - Нет. Ты сегодня вытрешь лицо, сегодня
воскресенье! Да и какой смысл убирать слюну, если ты решил, что маленькая
трещина, которая появится сейчас, будет последней. Тогда ты сможешь
осмыслить эту биологическую погрешность в чистом виде."

Итак, я проснулся в пять часов. Появился Пригнау, хозяин дома. Я просил его
прийти и помочь поработать над геометрическими фигурами моей картины. Мы
заперлись в студии до 8 часов. Я сидел и давал указания: "Начертите еще
октаэдр, еще один угол..., еще концентрическую окружность..."

И он, прилежный и скучный, как флорентийский школьник, делал все, что я
говорил, почти сразу. Трижды он ошибся в своих расчетах, я каждый раз,
обнаружив это после проверки, давал "петуха", полагая, что это огорчит его.
"Кукареку" - это вопль, которым я разряжался от сильного напряжения. Ошибки
были сублимированы. В одно мгновение они сделали то, что с трудом давалось