"Владимир Даль. Вакх Сидоров Чайкин, или Рассказ его о собственном своем житье-бытье" - читать интересную книгу автора

исправник приехал за мной, что меня берут в солдаты. Долго не могли мы
добиться толку у старушки, которая едва успела отвести дух, как залилась
слезами и начала причитывать по мне, как по покойнике: "А ты радость моя, а
ты ненаглядный мой, а ты красное солнышко мое..." и прочее. Когда батюшка
побранил ее и успокоил, а француз в нетерпении прикрикнул, стукнув костылем
в пол, то она так же несвязно и бестолково, хотя во всей подробности,
рассказала, что Андрюшка стал было подслушивать у дверей кабинета, куда
барин ушел с исправником, да барин увидал, и взял Андрюшку за чуб, и ударил
лбом в косяк, и отбил Андрюшке охоту подслушивать; там Ефишка с Ванькой
подошли немного погодя на смену и кой-что слышали-таки, да барин опять
вдруг выскочил, и ухватил их обоих за чубы, и долго колотил лоб об лоб;
между тем, однако же, Андрюшка отдохнул, оправился и снова подкрался со
щеткой в руках, на случай прикинуться, будто что подметает; и все они
вместе слышали, что исправник приехал за мной и берет меня в солдаты.
Как ни была для нас троих, отца Стефана, француза и меня, весть эта
непонятна, потому что нельзя было тут добиться никакого толку и смыслу,
однако она всех нас крайне обрадовала; это была одна из счастливых минут
жизни моей, и я не смел дать полной веры словам моей старухи. "Коли быть
мне битым, - сказал я, - так пусть бьет меня государев чин, а не Сергей
Иванович". Француз был просто вне себя от радости; батюшка поздравлял меня
с отдачею в солдаты, как поздравляют близкого человека с чином генерала.
Помню все это как теперь: я стоял среди комнаты, сложив руки, выставив ногу
вперед, и, кажется, старался придать себе солдатскую осанку; батюшка передо
мною, в праздничном подряснике своем и положив правую руку на грудь, уверял
меня в своей искренней радости, в милости господней и непостижимости
промысла его и косился немного на француза, который вскочил с места, стоял
на одном костыле, другой вскинул на плечо вместо ружья и, потряхивая
молодецки головой, пел изо всей силы: T'en souviens-tu 3, столь известную
военную французскую песню. Между тем попадья выглядывала любопытно из-за
перегородки, со сковородником в руках, а старая Катерина выла от всей души
и уже ни на кого более не глядела.
И действительно, я в тот же самый день вечером сидел уже с писарем
исправника на особой тележке и мчался в уездный наш город. Мне, как
водится, хотели набить на ногу колодку, но отец Стефан упросил исправника,
поручившись за меня и снабдив меня на дорогу пирогом матушкиного печенья.
Француз простился со мной как солдат с солдатом и дал мне три целковых - у
меня, разумеется, не было ни гроша. Настасья Ивановна плакала, прощаясь со
мной, вспоминая покойного своего сожителя, и благословила меня образочком;
Николай Иванович также заплакал и обнял меня, Сергей же сам не видался со
мной, а велел только отобрать у меня платье и обувь и дать сапоги и
зипунишко поплоше, из домашнего сукна.
Я уже было думал, что Сергей Иванович меня отдал в солдаты, хотя и не
понимал, для чего это сделалось таким необыкновенным порядком; во всяком
случае, я благословлял судьбу свою. Никто не взял на себя труда объяснить
мне загадку эту, один только Николай сказал мне, что меня берут по указу
губернского правления. Что же я за важный человек, что обо мне правление
пишет указы, и почему и за что? Я уже боялся ошибки, боялся, что меня опять
обратят, когда писарь исправника, попутчик мой, объяснил мне все дело.
Отец мой, как я сказывал, отправился из Комлева в Лебедянь на ярмарку
и пропадал без вести более году. Я родился во время отсутствия его, вскоре