"Владимир Даль. Павел Алексеевич Игривый " - читать интересную книгу автора

развита в высшей степени и первое впечатление, чувство брало верх над
рассудком...
Между тем предусмотрительный сосед Гонобобеля, рассчитав, к какому
времени можно ожидать соседей обратно из Костромы, и убавив на всякий случай
денька три из этого счета, отправлялся ежедневно под вечер, то пешком для
прогулки, то верхом, то на дрожечках, в сельцо Подстойное, а иногда проезжал
еще версты две за него и возвращался шажком домой. Он делал это, сам не зная
к чему и для чего, делал потому, что ему хотелось гулять в эту сторону, а не
в другую и что он волен был располагать и собою и временем. Никакой
положительной мысли в нем не созрело: он детски играл мечтами и был
счастлив.
Подъезжая однажды к усадьбе Ивана Павловича, он увидел на другом конце
сельца облако пыли - вещее взыграло недаром: это катил рыдван шестерней и
троичная телега. Дорожная поклажа усилилась еще и наросла разными покупками
в губернском городе, и потому коробки, кузовки, картоны, мешки и узлы
навалены были гора-горой как на телеге, так даже и на чердаке рыдвана,
который, несмотря ни на какие возражения и остроты Ивана Павловича, в этом
безобразном виде, круглый и пузатый, как готовый к отлету воздушный шар,
величаво приближался к барской усадьбе. Игривый считал в это время всякое
посещение неуместным и потому хотел было воротиться потихоньку домой; но,
высматривая с осторожностью некоторые подробности этого поезда и стараясь по
временам проникнуть взором в необъятную, темную хлябь через опущенное окно
рыдвана, Павел Алексеевич невзначай встретил высунувшуюся оттуда головку:
она кивала ему приветливо; затем, оборотившись на одно мгновение внутрь,
казалось поспешно что-то проговорила и опять уже с улыбкою выглядывала в
окно. За нею показалось в тени еще какое-то широкое лицо и, кажется, также
третье, и, наконец, даже сидевший за каретой на горе Монблане Филька снял
дорожный картуз свой и низенько раскланивался.
Нечего было делать - Игривый подъехал ко двору и, встретив хозяев у
крыльца, стал их высаживать. Наперед всего вывалился сам Гонобобель,
изъявляя громогласно радость свою при нечаянном свидании с дорогим соседом и
строго приказывая всем слушать, что сам он, Гонобобель, говорит. Дворня
окружила господ, стая собак бросилась с лаем и воем на почтенного хозяина и
сбила его с ног; а какой-то шальной теленок, которого всполошили собаки,
метался как угорелый между людьми, лошадьми, постромками и собаками, лягался
и ревел благим матом. Гонобобель отбился наконец от домочадцев и обнялся с
гостем, взяв его при этом случае руками за уши, как самовар; он сам не мог
нарадоваться этой замысловатой выдумке и кричал и объяснял ее после целый
день. Высаживая Анну Алексеевну, Игривый поцеловал у ней ручку и не успел
покоситься через старуху в рыдван, как третья и последняя птичка уже
выпорхнула оттуда сама, приветствовала соседа, быстро оглядывалась кругом,
припоминая предметы, знакомые ее детству, улыбалась радостно, а между тем
слезинка дрожала на русой реснице... Дворня также со слезами бросилась в
ноги барышне, и нянюшки чуть не унесли ее на руках.
- Что ж ты, привез ли мне для сюрприза на новоселье кобеля-то? -
заревел Гонобобель, когда все вошли в покои, напоминая Игривому обещание
его.
- Нет, не привез, - отвечал тот. - Я не надеялся застать вас сегодня
здесь...
- Так черт ли в тебе, коли ты один приехал! Ха-ха-ха, слышите, что я