"Владимир Даль. Бедовик " - читать интересную книгу автора

______________
* Село Грузино - было центром аракчеевских военных поселений.

Около того же времени приходит в Чудово и петербургский дилижанс.
Когда Лиров возвратился, два дилижанса, четырехместная карета и
огромная шестиместная колымага, стояли под крыльцом почтового дома, а ямщики
закладывали. Погода была очень тепла и хороша; месяц на убыли взошел с час
тому назад, и три женщины прогуливались взад и вперед помимо крыльца в
ожидании запряжки. Лиров остановился рядом с верстовым столбом, и отныне,
более чем на четверть часа времени, у Чудовой станции стояли не один, а два
столба. Мы знаем уже обычай Лирова, созерцательную способность его стоять, и
глядеть во все глаза, и думать про себя и больше ни о чем не заботиться;
поэтому нас два столба эти не удивят: ни тот, который стоит уже многие годы
в неизменном пегом кафтане своем и не думает, вероятно, ни о чем, ниже
другой, в черном сюртуке, с острыми карими глазами, который столько
досаждает и себе и другим всеми странностями своими и затяжною думою.
Наконец мужчина средних лет со звездой подошел звать барынь в карету и
взглянул при этом на притаившегося соседа своего, на Лирова, так
незастенчиво, что недоставало к этому только вопроса: "А тебе чего тут
надобно?" Потом, оборотясь к попутчицам своим, спросил по-французски: "Не
попросить ли и его также в карету?" В это самое время Корней Власов, не видя
еще впотьмах барина своего и приложившись с отчаянья и нетерпенья к
килиановской, рассказывал ребятам, что, бывало, в походе идут они, то есть
пехота, в страшную слякоть, в дождь, да месят грязь по колено, а конница и
пуще того кирасиры обходят их подбоченясь да только знай покрикивают на них:
"Не пылить, ребята, не пылить!" Бедный Евсей вздохнул втихомолку и применил
рассказ старого служивого к себе и к надменному насмешливому звездоносцу.
"Что, я ему мешаю? Разве и солнце и луна не для всех нас равно светят, куда
бы луч их ни упал? Разве природа освещает лучом этим предметы исключительно
для каких-нибудь избранных любимцев и баловней своих, а не ради всякого,
кому чадолюбивая дала зеницу ока? Неуместная зависть и горькая,
несправедливая насмешка! Что трудовой и бедовой пехоте отвечать на это
надменное "не пылить"?"
Так-то заносился думами наш Евсей Стахеевич и все еще стоял на одном и
том же месте, когда и карета, и кавалер ордена звезды, и предмет, на котором
Лиров созерцал так благоговейно отражающийся лунный луч, давно уже умчались
из вида. Колымага еще стояла все тут же; одна барыня, из числа клади,
занемогла и упросила сопутников своих дать ей часа два отдыху и покою.
Власов непритворно обрадовался, увидав наконец своего барина, и
рассказам и объяснениям Корнея не было конца. Раз десять принимался он
рассказывать, как он дивился и дивовался, что нет барина; что за пропасть фу
ты пропасть - эка подумаешь и прочее. Евсей отвечал на все это мало, почти
ничего и, задумавшись, пустился было опять по образу пешего хождения, как
изъяснялись в Малинове, и пустился прямо по дороге туда, куда покатила
карета. Но Власов поймал его за полу, снял перед ним шапку и побожился, что
не пустит его более никуда; потом выпустил из правой руки полу и
перекрестился, побожившись еще раз, что не пустит, а после всего этого уже
стал уверять и божиться, что пора ехать, что их в Питере, чай, давно уже
ожидают и так далее. Не знаю, поверил ли Евсей последнему обстоятельству, но
по крайней мере он не мог противиться решительным мерам Корнея Горюнова;