"Ба Цзинь. Сердце раба (Рассказы китайских писателей 20 - 30-х годов) " - читать интересную книгу автора

проходили мимо, обменявшись равнодушными взглядами. Но в конце концов мы
стали приятелями. Наши разговоры всегда были лаконичны, но мы никогда не
говорили друг другу банальностей, вроде: "Какая хорошая погода". Слова,
которыми мы обменивались, были отточены, как бритва.
Нас как будто связывала крепкая дружба, но я недолюбливал Пэна. Я
подружился с ним, движимый чувством признательности и любопытства. Возможно,
я уважал его, но питал к нему глубокую антипатию. В выражении его лица, в
его речи, в манере держаться не хватало теплоты. Где бы он ни был, он всегда
казался холодным и бесчувственным. Мне ничего не было о нем известно: он
никогда не рассказывал о себе. Впрочем, судя по его жизни в университете,
можно было заключить, что он из небогатой семьи. Не в пример многим
студентам, он отличался _бережливостью, не носил европейского костюма, не
ходил в кино и на танцы. В свободное от лекций время либо читал, либо в
одиночестве прогуливался по площадке или около университета. Он никогда не
улыбался и постоянно пребывал в глубокой задумчивости.
Да, он постоянно о чем-то думал. За три года, что мы проучились вместе,
я убедился в этом.
Однажды я не удержался и спросил:
- О чем ты думаешь целыми днями, Пэн?
- Ты не поймешь, - бесстрастно и холодно ответил он и, повернувшись,
ушел.
Он был прав: я действительно не понимал, почему человек в его возрасте
должен быть таким мрачным, непохожим на других; почему должен отказываться
от всех удовольствий и замыкаться в себе, - этого я не мог постичь. И именно
потому, что это казалось мне странным, я еще больше стремился разобраться во
всем. Теперь я стал внимательнее следить за поведением Пэна, интересоваться
книгами, которые он читал, присматриваться к людям, с которыми он
встречался.
Друзей у него, кроме меня, почти не было. Разумеется, он был знаком кое
с кем, но никогда ни с кем не сближался и не заводил друзей. Разговаривая,
не менял выражения лица. И хотя мы с ним были давно знакомы, относился ко
мне холодно. Видимо, из-за этого он и не нравился мне.
Ознакомившись с книгами, которые он читал, я понял, что читает он
совершенно бессистемно, авторов многих книг я вообще не знал. Этих книг
никто не спрашивал, они годами лежали на полках библиотеки. Пэн глотал все
подряд: сегодня - романы, завтра - философские трактаты, потом переходил к
истории. Откровенно говоря, понять его, судя по той литературе, которую он
читал, было тоже нелегко: я не мог знать содержания книг, не прочитав их от
корки до корки.
Однажды вечером Пэн неожиданно зашел ко мне. Мы не виделись более двух
недель. В том семестре я жил вне университета, снимал поблизости удобную
комнату; она находилась в верхнем этаже, и из окна ее открывался вид на
университет, расположенную перед ним улицу и недавно сооруженную площадку
для гольфа.
Войдя в комнату, Пэн бесцеремонно опустился на белоснежное покрывало
софы и стряхнул пыль со своего старого поношенного халата. Некоторое время
он молчал. Я сидел за столом и читал. Поднял голову, взглянул на него и
опять уткнулся в книгу. И все же меня не покидала мысль, что на моей чистой
софе сидит Пэн в старом халате.
- Ты не знаешь, Чжэн, сколько сейчас в Китае рабов? - спросил он вдруг