"Джозеф Максвелл Кутзее. Железный век " - читать интересную книгу автора

всю вечность придется стоять, прижимаясь к посторонним людям. В спертом
воздухе вздохи и бормотание: "Простите, простите". Отныне всегда на виду.
Конец частной жизни. Вечность как промискуитет. Вот он сидит, скорчившись, в
другом конце двора, курит, слушает. Две души, его и моя, спаренные и
унесенные далеко отсюда. Как спариваются насекомые - хвостом к хвосту, глядя
в противоположные стороны, оставаясь почти неподвижными, если не считать
того, что у них ходит грудь, и это можно принять за дыхание. Покой и
исступление. Он щелчком отбросил сигарету. Искры там, где она упала на
землю. Потом темнота.
Этот дом, подумала я. Этот мир. Этот дом, эта музыка. Все это.
- Это моя дочь, - сказала я. - Та, что живет в Америке.
Я смотрела на фотографию его глазами: женщина лет тридцати с приятной
улыбкой на фоне зеленеющего поля подняла руку, чтобы поправить растрепанные
ветром волосы. Женщина, нашедшая себя. То новое, что в тебе появилось, -
уверенность.
- А это их дети. Два мальчика в шапочках, в пальто, в сапожках и
перчатках замерли возле снеговика, ожидая щелчка фотоаппарата.
В молчании мы сидели за кухонным столом. Я поставила перед ним чай и
печенье "Мари". "Мари": печенье для стариков, для тех, у кого нет зубов.
- Я хочу попросить вас сделать для меня кое-что, если я умру. Я хотела
бы послать дочери кое-какие бумаги. Но не теперь, а когда меня уже не будет.
Для меня это важно. Поэтому я не могу отослать их сама. Я запакую их в
бандероль, наклею марки. Вам надо будет только отнести их на почту. Вы это
сделаете? Он беспокойно заерзал.
- Я не стала бы просить вас об одолжении, если б можно было устроить
это как-то иначе. Но меня уже здесь не будет.
- Вам больше некого попросить? - сказал он.
- Мне есть кого попросить, но я прошу вас. Это личные бумаги, личные
письма. Они достанутся моей дочери. Это все, что я могу ей дать, все, что
она пожелает взять из этой страны. И я не хочу, чтобы кто-то другой открыл
их и прочел.
Личные бумаги. Слова, что ты теперь читаешь - или не прочтешь уже
никогда. Дойдут ли они до тебя? Дошли ли? Два вопроса, предполагающие один
ответ - ответ, который мне узнать не дано. Для меня это письмо навсегда
останется письмом в бутылке; я доверила его волнам, наклеив на него марки
Южно-Африканской Республики и надписав твое имя.
- Я не знаю, - сказал этот человек, мой посланник, беспокойно двигая
ложку.
Он ничего не намерен обещать. А если и пообещает, то все равно в конце
концов поступит по-своему. Последняя воля, не имеющая силы. Ибо мертвые -
уже не люди. Вот закон: любой договор с мертвыми теряет силу. Мертвых нельзя
обмануть, нельзя предать, если только вы не совершаете это в своем сердце,
где они живут.
- Неважно, - сказала я. - Я хотела еще попросить вас приходить и
кормить кошек. Но я устрою все иначе.
А как? В Египте кошек замуровывали вместе с мертвым хозяином. Не этого
ли я хочу? Их желтые глаза в темноте, шныряющие туда-сюда в поисках выхода
из склепа.
- Мне придется их усыпить, - сказала я. - Они слишком стары, чтобы
привыкнуть к новому дому.