"Джозеф Максвелл Кутзее. В сердце страны" - читать интересную книгу автора

29. Я спрашиваю себя: справедлива ли я к городу? Разве нельзя
представить себе город, над крышами которого плывут дымки тысячи личных
очагов, с улиц которого доносится шелест скороговорки тысячи проклятых
голосов? Возможно, но это слишком живописно, а я не художник.
30. Я спрашиваю себя: что же мне делать с телами?
31. Глубоко-глубоко под землей текут подземные реки, неся прозрачные
воды через темные пещеры, и, если только до них добраться, это могилы для
всех семейных тайн в мире. Я вхожу в теплую воду запруды, ища водосброс,
который в наших снах манит нас из глубины и ведет в подземное царство. Моя
юбка колышется и плавает вокруг талии, как черный цветок. Ноги ощущают
ласковое прикосновение красного ила и зеленой ряски. Как брошенные близнецы,
мои туфли следят за мной с берега. Из всех приключений самоубийство - самое
литературное. Когда история подходит к концу, из тебя начинает бить ключом
вся дурная поэзия последней минуты. Я бросаю долгий спокойный прощальный
взгляд на небо и звезды, которые, вероятно, отвечают мне долгим спокойным
безразличным взглядом, делаю последний милый сердцу выдох (до свидания,
душа!) и ныряю в пропасть. Затем элегический транс проходит, и остается
холод и вода; все начинает смахивать на фарс. Мое нижнее белье надувается в
воде шаром. Я слишком быстро касаюсь дна, а мифического водоворота нет и в
помине. Вода, попавшая в ноздри, вызывает кашель и слепую панику организма,
который хочет жить. Работая руками и ногами, я выбираюсь на поверхность. Моя
голова чуть не взрывается, когда я жадно глотаю ночной воздух и кашляю,
исторгая из себя воду. Я пытаюсь лечь на воду, но я устала, устала.
Возможно, пару раз бью по воде деревянными руками. Возможно, погружаюсь
второй раз, теперь уже глотая воду с меньшим отвращением. Возможно, снова
всплываю на поверхность, все еще размахивая руками, но в то же время ожидая
интерлюдии покоя, чтобы проверить и ощутить вялость мускулов. Возможно,
теперь я бью по воде лишь в одном месте, заключая последнюю сделку, меняя
дыхание на единственное слово - наполовину вода, наполовину мольба,
обращенная к отсутствующим, ко всем отсутствующим, которые собрались сейчас
на небе в вихре отсутствия - далекие, невидимые, - отозвать собак, отозвать
шутку, прежде чем я снова нырну и предамся серьезному исследованию своих
последних минут.
32. Но что знаю я об исследовании этих глубин - я, рабочая лошадь,
которая проводит свои дни над кастрюлей в закопченном уголке, а ночами
прижимает костяшки пальцев к глазам, наблюдая, как кружатся и низвергаются
каскадом кольца света, и ожидая видений? Вероятно, умирание, так же, как и
убийство, более унылая история, чем та, которую я себе рассказываю. Лишенная
человеческого общения, я неизбежно переоцениваю воображение и окружаю земное
сияющей аурой. И однако для чего эти великолепные закаты, спрашиваю я себя,
если природа не разговаривает с нами языками пламени? (Меня не убеждают
разговоры о взвешенных частицах пыли.) Для чего всю ночь поют сверчки, а на
рассвете - птицы? Но уже поздно. Если есть время для размышлений, то также
есть время, чтобы вернуться на кухню; а в данный момент передо мной стоит
серьезная задача: нужно избавиться от трупов. Ведь скоро Хендрик откроет
дверь черного хода, и хотя слуги близко соприкасаются с грязью своих
хозяев - а в перспективе трупы превратятся в грязь, - Хендрик не только
слуга, но и посторонний. Сначала придет Хендрик за ведром для доения, затем,
несколько позже, явится Анна, чтобы мыть посуду, подметать пол, стелить
постели. Что подумает Анна, когда обнаружит, что в доме тишина и лишь из