"Джозеф Максвелл Кутзее. В сердце страны" - читать интересную книгу автора

эффективно от них избавиться, например бросить в отработанную буровую
скважину и завалить сверху огромным камнем. Потому что настанет день, когда
мне понадобится другое человеческое существо, необходимо будет услышать
чей-то голос, даже если он будет произносить одни ругательства. Этот
монолог - лабиринт из слов, из которого мне не выбраться, если кто-нибудь
меня не выведет. Я закатываю глаза, кривлю губы, но лицо в зеркале - это мое
лицо, и оно будет оставаться моим, даже если я суну его в огонь Я оно начнет
оплывать. Неважно, с каким неистовством я занимаюсь смертью и барахтаюсь в
крови и мыльной пене, неважно, какой волчий вой я испускаю в ночи, - мои
поступки, разыгрываемые в зловещем театре для себя,
- всего лишь поведение. Я никого не оскорбляю, поскольку некого
оскорблять, за исключением слуг и мертвых. Как мне спастись? И неужели это в
самом деле я - вот эта леди с голыми коленками, которая скребет пол?
Участвовала ли я, истинная, глубинная я, в этих событиях-или просто
присутствовала в какой-то момент времени, в какой-то точке пространства, в
которой сгусток насилия, а за ним - сгусток отскребывания (ради слуг) с
шумом пронеслись по своему пути из никуда в никуда? Если я повернусь спиной
и уйду, не полетит ли вся кровавая сцена, освещенная фонарем, в туннель
памяти, уменьшаясь, и я останусь в мрачной маленькой комнате в конце
коридора и буду тереть глаза костяшками пальцев, ожидая, что брови отца
срастутся, потом - черные озера под ними, потом - пещера рта, из которой все
доносится эхо, повторяющее вечное нет?
36. Потому что, в конце концов, он не умирает так легко. Вот он,
раздраженный, уставший, едет верхом на фоне заката, кивает в ответ на мое
приветствие, входит в дом и тяжело опускается в кресло в ожидании, чтобы я
помогла ему стянуть сапоги. Значит, все как встарь. Он не привез домой новую
жену, и я все еще его дочь, а если смогу взять назад плохие слова - даже его
хорошая дочь. Правда, как я вижу, лучше мне держаться подальше от него, пока
он размышляет над неудачей, которую не понять мне, несведущей в любовных
отношениях, поскольку меня держали всю жизнь впотьмах. Мое сердце бешено
бьется от этого второго шанса, но я двигаюсь осторожно, склонив голову.
37. Мой отец отталкивает еду, к которой не притронулся. Он сидит в
гостиной, пристально глядя в камин. Я зажигаю для него лампу, но он жестом
отсылает меня прочь. В своей комнате я подрубаю шов, вслушиваясь в тишину.
Не слышны ли его вздохи между ударами часов? Я раздеваюсь и ложусь спать.
Утром гостиная пуста.
38. Шесть месяцев тому назад Хендрик привез домой свою новую жену. Они
катили по равнинам в высоком двухколесном экипаже, в пыли после долгого
путешествия из Армоэде. На Хендрике был черный костюм, который отдал ему мой
отец, рубашка, застегнутая до самого верха, и старая фетровая шляпа с
широкими полями. Рядом с ним сидела новобрачная, комкая в руках свою шаль,
настороженная и незащищенная, Хендрик купил девушку у её отца за шесть коз и
пятифунтовую банкноту, пообещав дать еще пять фунтов, а может быть, еще пять
коз, - такие вещи как-то всегда пропускаешь мимо ушей. Я никогда не видела
Армоэде, я вообще никогда нигде не была, ничего не знаю наверняка - быть
может, я просто призрак или химера, плавающая в точке пересечения
определенной долготы и определенной широты, подвешенная здесь неведомым
трибуналом и осужденная висеть до тех пор, пока не случится нечто: загонят
кол в сердце трупа, погребенного на перекрестке дорог, или рухнет где-
нибудь замок в озере - словом, что-нибудь такое. Я никогда не бывала в