"Дуглас Коупленд. Планета шампуня" - читать интересную книгу автора

собственным творением.
Мои воспоминания начинаются с Рональда Рейгана - мысли, соображения,
всплески памяти, как салют из белых птиц на церемонии коронации. Из
до-рейгановских времен я не помню почти ничего: зыбкие, призрачные сплетения
каких-то образов, явно рожденные в полусне фантомы бесцветной серой эпохи:
камешки вместо ручных зверушек... трусы и маечки, которые ты совал в рот...
кольца из лунного камня, которые показывали тебе, здоров ли ты. Я тогда,
наверно, спал не просыпаясь.
Но я помню и еще кое-что. Рассказать вам о коммуне хиппи, о жизни
ребенка в лесу на острове в Британской Колумбии? Рассказать вам о пропахших
рыбой спальных мешках, о скалящих зубы серых псинах с голубыми
глазами-ледышками, о том, как взрослые по несколько недель кряду пропадали в
лесу и потом, шатаясь и падая, возвращались в коммуну, - вся кожа в струпьях
и ссадинах, волосы как заросли папоротника, глаза слепые от солнца, а речь -
какая-то мешанина из глубокомысленных Ответов.
Рассказать вам, как одежда от грязи стояла колом, а потом просто
выбрасывалась; о том, как моя младшая сестренка Дейзи и я бегали голышом,
хлестая друг друга вырванными из морского дна водорослями с луковками на
конце, а Джасмин с Нилом сидели тут же, глядя мутным взглядом на огонь
костерка на берегу; о нашей неказистой, как и все в коммуне, хибаре из
кедровых бревен, примостившейся где-то там, далеко в зарослях?
Помню книжки, разбросанные по всему ходившему ходуном дощатому полу.
Помню какие-то сшитые из флагов хламиды, горшки с каким-то варевом и
восковые свечи. Помню, как взрослые часами сидели, уставившись на крошечные
радужные полоски от лучей, проходящих сквозь стеклянную призму, подвешенную
в окне. Помню покой, и свет, и цветы.
Но давайте я расскажу вам и о том, как в этом мире все пошло
наперекосяк, о заросших, волосатых лицах, побуревших от злобы и взаимных
претензий, о внезапных исчезновениях, о неприготовленных обедах, о засохшем
на корню горошке, о женщинах, еще совсем недавно таких кротких, а теперь - с
поджатыми губами и вздувшимися на лбу венами, о заросших сорняками огородах,
о зачастивших из Ванкувера законниках - об ощущении краха и распада - о
долгой, длиной в день, дороге, когда не на что было даже посмотреть, на
заднем сиденье ржавого фургона, о том, как дверцы открылись наконец
навстречу вечернему Ланкастеру - городу настолько же сухому, насколько
покинутый нами остров был сочно-зеленым, настолько же пустынному, насколько
наша коммуна была густонаселенной.
И я расскажу вам о доме, ставшем нашим новым домом, и о новых чудесах
там, внутри, - выключатели, лампы, конфорки; все делается в мгновение ока,
все потрясает, все хрустит. Помню, как я прыгал на новеньком ровнехоньком
полу и орал во всю глотку: "Твердо! Твердо!" Помню телевизор, стерео, и
главное - надежность: свет, который не погаснет никогда.
Я дома.
Помню день, когда убили Джона Леннона, - воспоминание брезжит где-то
там, на заре моего сознания. Джасмин, Дейзи и я бродили по продуктовым рядам
недавно открывшегося торгового центра "Риджкрест"; мы жевали печенье с
шоколадной крошкой, купленное в специальной кондитерской лавке, где
продавалось только такое печенье, - тогда это было еще внове. Вдруг сквозь
толпу сидевших тут и там за столиками явственно и зримо прокатилась какая-то
новость. И вот уже женщины утирают слезы, заводские ребята из деревенских