"Кэтрин Куксон. Стеклянная мадонна" - читать интересную книгу автора

В дождливые и холодные дни Аннабелле разрешалось играть в галерее. Ее
излюбленным развлечением было пробегать ее из конца в конец, от двери Дома
до двери Старой усадьбы. Домчавшись до последней, она припадала к ее
почерневшей дубовой поверхности, широко раскинув руки, как для объятия, и к
чему-то прислушивалась, пока ее не окликали. Ей никогда не доводилось одной
поиграть в галерее: рядом обязательно была Уотфорд или старая Элис. Иногда
ей удавалось услышать голос отца, громко звавшего лакея Константина, иногда
его смех. Ей нравилось слушать отцовский смех. Однажды она опрокинулась на
спину, когда дверь внезапно открыл лакей-мулат с негроидными чертами и
светлой кожей: он нес серебряный поднос с завтраком.
Ей ни разу не удалось побывать за дверью. Иногда в молитвах на сон
грядущий она просила Господа совершить чудо и перенести ее за эту дубовую
дверь. Потом она стала воображать, какие чудеса могут скрываться по другую
сторону: ей представлялись яркие, красочные, веселые картины.
Сомнительным утешением для нее служило то, что за черную дубовую дверь
не было хода не ей одной: ее мать тоже никогда не посещала Старую усадьбу,
это же касалось слуг Дома, за исключением Ривза, старшего лакея, и второго
лакея, Фейла. Константина, обитавшего в Старой усадьбе, Аннабелла не считала
жителем Дома: он даже не ел на кухне, в отличие от остальных слуг.
Ее отец проводил в Старой усадьбе немало времени. Он спал и ел там,
если в Доме не бывало гостей - к примеру, дяди Джеймса и тети Эммы; они,
впрочем, всегда ограничивались ужином и никогда не оставались на ночь. Зато
друзья отца не отказывались у него переночевать. Тогда отец много смеялся и
вообще светился счастьем, зато мать даже не улыбалась. Сама Аннабелла вряд
ли любила, когда у отца собиралась компания друзей, потому что в этих
случаях он много пил и так гонял лошадей по вырубке, что они возвращались
взмыленными. В последний раз одна бедняжка лошадь сломала ногу, и ее
пристрелили у девочки на глазах.
Мать в тот день как назло отправилась к бабушке, жившей на другой
стороне парка. Уотфорд забрала ее наверх, к себе в комнату, ОКНО которой
выходило во двор, и девочка, увидев, как застрелили лошадь, вскрикнула.
Миссис Пейдж, экономка, отвесила Уотфорд подзатыльник за оплошность, что
только усилило слезы Аннабеллы. Миссис Пейдж сказала ей:
- Ты ведь не станешь расстраивать свою мать рассказом о лошади?
Она послушно ответила:
- Нет, миссис Пейдж.
На самом деле она знала, что экономка озабочена не столько тем, что
мать узнает о лошади, сколько тем, что Уотфорд увела девочку к себе, хотя ей
полагалось оставаться в детской.
Стоило матери отлучиться, как все тут же шло наперекосяк, слуги
начинали своевольничать. Они сильно сбавляли скорость перемещения по дому и
смеялись, сталкиваясь на лестнице. Верным признаком отсутствия матери было
то, что Ада Роулингз просовывала голову в дверь детской, чтобы пошептаться с
Уотфорд; иногда они даже клали головы друг дружке на плечо и хихикали.
Зато в присутствии матери никто не смел даже хихикнуть, не говоря уже о
смехе. Впрочем, мать никогда не повышала голоса, тем более не кричала, в
отличие от отца. Леди не положено кричать: до крика опускаются только
мужчины и слуги. Аннабелла любила мать, а мать любила ее. Даже когда
материнская любовь не принимала формы крепких объятий или легкого поцелуя,
ребенок знал, что его любят. Но мать не была счастлива. Даже когда они